вейте гнездышко; наверное, Жене в Аргентине все подстроил этот рыжий, они доки на такие трюки, разве нет?!
Ростопчин дождался, пока они сели в машину; вышел из лавки, бегом пересек Нью-Бонд-стрит, быстро поднялся на второй этаж; ведущий был окружен толпою, говорили оживленно; его поздравляли, дело было сделано великолепно, истинное шоу, причем бесплатное, лучше футбола, там теперь стали жулить, заранее договариваются о счете, реванш стоит дороже, а луг ничего нельзя предугадать; это как коррида или петушиный бой, победителя никто не решится назвать; брокер с детской спиной стоял возле телефона, говорил очень тихо, медленно, как-то странно шмыгая носом, на котором — Ростопчин только сейчас это заметил — росли жесткие, редкие черные волоски; брокер глянул на туфли Ростопчина, оценил их, куплены в лучшем магазине, очень мягкая кожа, достаточно поношены, значит, не п о к а з у х а, человек вполне серьезен.
Ростопчин дождался, пока брокер кончил свои бесконечные «да» и «нет», повесил трубку, вытер вспотевший лоб; протянул ему свою визитную карточку; тот внимательно ее прочитал:
— Очень приятно, князь, чем могу служить?
— Служить — нечем. Речь пойдет о деле. Кому вы купили Врубеля?
— Я не могу ответить на ваш вопрос.
— А вы позвоните тому, кто поручил вам представлять свои интересы, и передайте, что у меня есть вполне серьезное и в высшей мере интересное предложение.
— Хорошо, оставьте свой телефон, я свяжусь с вами вечером, что-то около семи.
— Это только мы, русские, говорим «что-то около», — усмехнулся Ростопчин. — Вы англичанин, вам надлежит быть точным в ответе. Меня не устраивает семь часов. Я хочу, чтобы вы позвонили вашему шефу тотчас же...
Брокер еще раз оценивающе оглядел лощеного, холодного человека; снова прочитал визитную карточку: «Принс Ростопчин, дженерал дайректор ов „Констракшн корпорэйшн“, Цюрих, Вена, Амстердам, Найроби», повернулся к нему спиною, влез головой в стеклянную будочку и начал набирать номер. Код Эдинбурга, заметал Ростопчин, а теперь запоминай номер, писать нельзя, но ты обязан запомнить; если его шеф откажется от разговора, ты станешь звонить к нему сам, добьешься встречи, полетишь в Эдинбург, ты обязан вернуть этого Врубеля, нет, это не азарт коллекционера, это вопрос принципа; когда мне объявляют войну, и это неспровоцированная война, я обязан принять бой и выиграть его. Очень хорошо, я запомнил номер, пусть он мне откажет, и я сразу же запишу номер в блокнот, надо только постоянно повторять, чтобы врезался в память...
Брокер говорил шепотом, перешел на свои «да», «нет», «да», потом осторожно повесил трубку, вылез из стеклянной будочки, снова вытер вспотевший лоб и сказал:
— Сэр Мозес Гринборо, по чьему поручению я купил эту картину, готов переговорить с вами в любое удобное для вас время, сэр.
— Вы продиктуете мне номер?
Брокер улыбнулся:
— Полагаю, вы и так запомнили.
3
Обозреватель телевидения, ведущий шоу Роберт Годфри ждал Степанова в холле отеля; поднялся с кресла, в котором сидел так, будто привез его с собою из дома, ослепительно улыбаясь, пошел навстречу:
— Я сразу же вас узнал! Очень приятно, мистер Степанов! Можете не извиняться! Я не сомневался, что торги в Сотби задержатся. Я не в претензии, нет. Едем обедать. Я заказал стол во французском ресторане «Бельведер», это в Холланд-парке, сказочно красиво и готовят настоящий буябес, там мы обсудим все наши проблемы, а их очень много...
Буябес — уха из разных сортов рыб с лангустами и креветками, — пряно-острый, обжигающий, был прекрасен.
— Теперь слушайте, — сказал Годфри, закончив первую тарелку (буябес подают в большой фарфоровой супнице, по меньшей мере на пять человек), — что я стану вам говорить. Можете перебивать, если не согласны, я боксер, приучен к умению отражать атаку...
— Я тоже баловался боксом.
— В каком весе?
— В среднем.
— Лет двадцать назад?
— Тридцать. Увы, тридцать.
— Знаете, — заметил Годфри, — я убежден, что занятие спортом, если оно было страстью, закладывает в генетический код человека совершенно новые качества... Борцовские... Нас не так легко взять, как других. Выдержка, глазомер и бесстрашие. Разбитый нос заживет, бровь можно сшить, к тому же очень нравится девушкам, они любят внешние проявления мужественности. Так вот, я имею основания предполагать, что вас во время шоу будут стараться загнать в угол; мы должны навязать бой, ни в коем случае нельзя брать оборонительную тактику...
— Я вообще-то не очень представляю, как все это будет происходить, мистер Годфри...
— Слушайте, нам с вами завтра держать площадку, давайте перейдем на дружество? Я — Боб, вы — Дмитрий... У вас есть сокращенное имя? Дмитрий — трудновато для нашей аудитории, британцы — шовинисты, хотят, чтоб был «Джон» или «Эд», как попривычней, ничего не попишешь, обломки империи. Что, если я стану вас называть «Дим»?
— Валяйте.
— Прекрасно. Спасибо, Дим. Итак, у меня есть все основания предполагать, что нас будут стараться распять. Да, да, я получил деньги за то, чтобы вести ваше шоу о культурных программах в России, и я поэтому не разделяю себя и вас — на завтрашний вечер, само собой. Я поклонник миссис Тэтчер, у меня есть награды от канцлера Коля и Жискар д'Эстена, но я приглашен работать, я получил вознаграждение, и я отработаю гонорар лучшим образом... Поэтому слушайте внимательно... Чего мы не вправе допустить? Во- первых, анархии. Я всегда держу аудиторию в кулаке, под контролем. Во-вторых, не надо бояться обострять наш диалог, когда я буду представлять вас аудитории. Я приготовил список коварных вопросов, мы сейчас проработаем ваши ответы...
— Не надо, — сказал Степанов.
— То есть? — удивился Годфри. — Это очень удобно! Мы заранее все отрепетируем, у меня в фирме есть сотрудник, кончивший театральную школу, он поставит вам реплики, срежиссирует те места, в которых вам надо посмеяться, а где и быть раздражительным! Это принято, Дим! Вас могут знать в России, но тут вы абсолютно никому не известны! Звезде простят все! Вам — нет! Марлон Брандо теперь не учит роли, он вставляет в ухо микроприемник, и ассистент режиссера диктует ему текст! Но он требует миллион за роль! Он звезда! И ему подчиняются! А вам надо завоевать аудиторию. И она — а это главное — будет далеко не дружественной! Так что не отказывайтесь от моего предложения. Оно продиктовано чисто дружескими побуждениями, завтра вечером мы с вами будем делать одно дело, и мы обязаны сделать его хорошо: вы — оттого, что русский, приехали со своей задачей пропаганды советских фестивалей, я — потому, что заангажирован хорошей суммой.
— Не надо, — повторил Степанов. — Я очень тронут, Боб, только не надо заранее учить тексты...
— Дим, поймите, положение довольно сложное... Если бы вы сказали, что Россия вам опостылела, нарушение прав человека, террор, тогда бы не было вопросов. Но вы, я полагаю, не намерены выступать с заявлениями такого рода?
— Пожалуй, что нет...
— Вот видите...
— Боб, не надо ничего готовить загодя... Ей-богу...
Годфри пожал плечами:
— Смотрите... Я не могу не быть агрессивным, Дим, Я живу здесь, вы — там. Я обязан быть агрессивным, чтобы мне поверила наша аудитория. Иначе люди подумают, что меня перекупили, и шоу не получится. Все уйдут из зала, тем более завтра суббота, уик-энд, люди разъезжаются по деревням и на море. Я обязан наскакивать вначале, д о п р а ш и в а т ь вас, а вы должны так отвечать мне, чтобы это
