Тогда он впервые по-настоящему позавидовал тем, кто умел пить, гудел неделю, сбрасывая тяжесть, и — снова за работу; а он несет все в себе; груз невысказанной обиды — самый тяжкий, оттого-то и сердце стало жать, отчего же еще...
Закурив, Фол наконец обернулся к Гадилину:
— Давно работаете на «Свободе»?
Пат перевела.
— Давно, — сухо ответил Гадилин, по-прежнему стараясь смотря на отражение спины собеседника в зеркале.
— Я попал в десятку, — понял Фол. — Только теперь он готов к разговору. С такого рода характерами иначе нельзя, сначала надо размять».
— А чем вы занимались в России? — спросил Фол, прекрасно зная (Джильберт составил справку), что Гадилин был одним из самых молодых членов Союза писателей; сначала разрабатывал комсомольскую тему, пробовал себя в жанре детектива, посвятив одну из повестей работе контрразведки, потом переключился на исторические романы о революционерах; сорокалетним уже снова попробовал писать о комсомольцах — явно искал р ы н о к, хотел ухватить бога за бороду, но — безуспешно, критика была равнодушна к нему, читатели не замечали; уехал на Запад, сразу же предложил услуги «Свободе»; д е р ж а л и за информацию, поскольку он был набит совершенно фантастическими историями о коллегах, оставшихся в Москве; порою тем, кто изучал его в Лэнгли, казалось, что еще задолго до отъезда он начал вести досье на всех, с кем дружил.
Гадилин откинулся на спинку стула, позволив официанту накрывать на стол и, с ы т н о засмеявшись, ответил:
— В России я занимался сочинительством. Только там у моих книг были большие тиражи, чем здесь.
Пат перевела, и Фол заметил, что она не знает слова «сочинительство»; сказала — «писал»; а ведь Гадилин заложил уйму оттенков в это свое «сочинительство»; чтобы понять его, надо прожить в России не меньше пяти лет, иначе такие оттенки будут проскакивать, а ведь именно в этих-то «подробностях» и сокрыт затаенный смысл языка.
Фол намеренно не у х в а т и л тот «кончик», который бросил ему Гадилин, помянув тиражи своих книг; наверняка, полагал с о ч и н и т е л ь, американец (люди практичные) станет интересоваться количеством изданных книг, названиями, издателем, переводчиками; такого рода диалог должен уравнять их, но именно этого Фол намерен был избежать.
Еще работая в Центральном разведывательном управлении, он сталкивался с людьми гадилинского типа: почти все они сулили скорое крушение Кремля и сообщали, что готовят разоблачение века — новую книгу, которая потрясет русских, подвигнув их на активные действия против чекистского террора.
Сначала это действовало, особенно на молодых сотрудников; потом, однако, энтузиазм сменялся горьким разочарованием, чреватым, как правило, двумя исходами: одни вообще предлагали сворачивать идеологическую работу на Россию, как бесперспективную, вторые настаивали на ужесточении методов борьбы; время белых перчаток кончалось, пора закручивать гайки.
Как всегда, руководство стояло над схваткой, поддерживая обе точки зрения; оттого-то, считал Фол, дело и не двигалось с мертвой точки. «Хочу позиции, — сказал он своему шефу перед тем, как перешел в страховую фирму, — любой, но позиции, которая сформулирована надолго и бескомпромиссно. В „русскую тайну“ я не верю, просто мы плохо работаем» не можем нащупать болевую точку, не мнимую, а истинную».
— Скажите, мистер Гадилин, вам что-нибудь говорит имя русского писателя Степанова? — спросил Фол.
Гадилин скептически усмехнулся, переспросив:
— Писателя?
— Все-таки да. — Фол снова закурил. — По нашим сведениям, его весьма широко читают.
— Там всех широко читают.
— Такая глупая нация? — удивился Фол.
Пат перевела «дурная»; ничего, это даже точнее.
— Нет, отчего же?! Просто люди лишены литературы. У них голод на книгу.
Фол поинтересовался:
— Толстой и Достоевский тоже запрещены к чтению?
Пат улыбнулась, глаза как-то враз помягчели; Гадилин набычился:
— Фто он такое? — Когда он волновался, то часто вместо «ж», «ч», «ш», «ш» говорил «ф».
— Вопрос перевести? — спросила Пат.
— Я фе к вам обращаюсь.
— Но я знаю его столько же, сколько вы, мистер Гадилин.
— Спросите его: чем вызван мой полет в Лондон — столь срочный?
Фол, выслушав Пат, ответил:
— Я объясню вам. Только сначала мне хочется понять ваши препозиции. Именно поэтому я хочу еще раз поинтересоваться, что вы знаете о Степанове.
Гадилин посмеялся:
— Графоман и миллионер.
— По-русски эти два понятия равно омерзительны, мистер Гадилин, но в нашей стране к миллионерам пока еще относятся хорошо, — дурак миллиона не заработает. В чем выражается графоманство Степанова?
Гадилин пожал плечами:
— По-моему, это утверждение не требует расфифровки.
— Здесь — требует, — жестко возразил Фол. — Графоман, мне кажется, достаточно обидное слово. Или я не прав?
— В случае со Степановым это звучит как обыкновенная констатация факта. Кадровый офицер КГБ, пифет фпионские романы, лифет руки хозяевам...
Пат перевела «целует», смысл менялся, надо бы подсказать, завтра следует быть весьма аккуратной в переводе.
— Скажите, а с точки зрения права, — поинтересовался Фол, — выражение «лизать руки хозяевам» может считаться оскорблением личности?
— Пусть оскорбляется, — ответил Гадилин. — Меня это не тревофит.
— Ну, а все-таки, отчего у него есть читатель?
— У липогонов, которые сочиняют развесистую клюкву, всегда есть фитатели.
Пат достала маленький словарь, попросила Гадилина еще раз повторить фразу; бедненькая, подумал Фол, она не найдет там ни «развесистой клюквы», ни той «липы», которую имел в виду сочинитель.
Она действительно перевела «клюкву», как «ягоду», а «липу», как «дерево».
«Этот несостоявшийся гений завтра может выглядеть психом, если во время шоу Пат переведет его слова о Степанове как об авторе „ягод“ и „деревьев“; русский Дарвин, смеху будет немало. Как же это важно — точное понимание языка! Сколько трагедий может произойти из-за неверно переведенного слова!»
— Мистер Гадилин, я хочу объяснить ситуацию...
— Давно пора, — заметил тот, заканчивая еду.
— Переводить? — спросила Пат.
— Мофете.
Пат сказала:
— Мистер Гадилин давно ждет этого.
Фол кивнул, подумав, что в принципе-то ему самому надо было завтра переводить Гадилина, девочке не справиться; бедненькая, она совершенно не чувствует язык, им вбивают в голову грамматику, а кому она нужна, пусть бы неграмотно, зато понятно.
— Так вот, — по-прежнему монотонно продолжат Фол, — завтра в театре Степанов будет принимать участие в шоу...
