— По-моему, Люс дает искренние показания.
— По-моему, тоже. Только надо их до конца подтвердить во времени и месте: свидетелями, данными возможного наблюдения…
— За ним наблюдали? Кто? Ваши люди?
— Не только наши. За мной тоже, я заметил, стали наблюдать. Вряд ли за мной наблюдают наши люди…
— Вы позволите мне проверить, кто наблюдает за вами?..
— Пока не стоит. А вдруг это у меня начинает проявляться мания подозрительности? Если за мной смотрят красные, то наша контрразведка, надеюсь, сможет охранить меня… Хотя, впрочем, от чего меня охранять? Хоть я и бабник, но забыл, как это делается; пить не могу — язва… Работа — дом, дом — работа.
— Вы отрицаете возможность того, что вся эта история с Кочевым — провокация коммунистов? От начала и до конца?
— Смысл? Какой им смысл?
— Мы — фронтовой город, мы наводим мосты, а здесь исчезает их гражданин.
— Он не исчезает. Он скрывается здесь, по нашим версиям…
— Все верно. Ну а если все же подумать о моей версии? Она ведь бьет и по Люсу. Раньше он делал фильмы против нацистов, которые так хвалили на Востоке, а теперь делает заявление в печати о том, что мир обречен и никто не в силах его спасти. Может, он отошел от них? Чтобы никто не упрекал его в прямой связи. Агент должен быть нейтралом в политике, иначе он бесполезен.
— Интересное предположение. У тебя есть какие-нибудь факты?
— Пока нет.
— Что значит «пока»? Ты их ищешь? Помимо меня?
— Разведка не входит в мое ведомство, но они ведь тоже не спят в своем доме.
— Может быть, ты поможешь мне связаться с ними для обмена информацией?
— Вы заметили, что я на это время выключил диктофон? Я говорю то, что мне шепнули друзья в конфиденциальной беседе.
«Ну-ну, — подумал Берг, — твой выключен, а мой диктофошка пишет».
— А если вы докажете непричастность Люса ко всему этому делу и отпустите его — будете вы готовы мотивированно объяснить происшествие с Кочевым?
— Юрген, я ничего не буду делать специально для красных. Я все буду делать для нас, для нашего закона. И потом, я не совсем увязываю: вначале ты говорил о политике «наведения мостов», а теперь о провокации коммунистов.
— Как раз это и увязывается. Чтобы сорвать нашу политику наведения мостов, они должны убедить общественное мнение, будто наш берег ненадежен.
— Сейчас понял. Ты позволишь мне поразмыслить над твоими словами?
— Конечно. А я пока пороюсь в папках — для себя, если позволите.
— Нет, сынок, не стоит… Там много моих пометок, и это рабочие материалы, а пометки твоего бывшего учителя могут запечатлеться в твоем мозгу, и это будет плохо, потому что ты можешь оказаться в плену моей версии.
— Значит, у вас есть версия?
— Да. Она отличается от твоей. По-моему, Кочев здесь в Берлине, но почему он здесь и где — это я собираюсь выяснить в течение ближайших трех — пяти дней. Если этот срок тебя не устраивает, тогда я готов передать дело другому человеку, оформив материалы таким образом, чтобы не было горы эпизодов, а лишь единая папка…
— Я буду докладывать министру и советнику Винцбеккеру в МИДе.
— Боюсь, их этот срок не устроит, а?
— Если они будут возражать, я стану спорить с ними.
— Вряд ли ты переспоришь министра…
— Я попробую сразиться с ними. Я вижу, вы не хотите, — Кройцман спрятал диктофон в портфель, — раскрывать все карты, и это ваше право. Я могу более настойчиво просить вас показать мне все дело, чтобы составить полное представление, но я не сделаю этого, потому что я вам многим обязан в жизни. Без ваших уроков я бы не был юристом, я был бы обыкновенным болтуном, каких сотни в наших органах юстиции.
— Если хочешь, мы можем вместе пообедать и там поболтаем еще с часок.
— С удовольствием.
«У старика есть данные против Бауэра, — подумал Кройцман, помогая прокурору Бергу надеть плащ, — он ведет серьезную игру, и он будет бить наотмашь, когда соберет доказательства».
— Я жую котлеты, но тебя я накормлю великолепным бифштексом. Знаешь, я даже сам, наверное, сегодня съем бифштекс, чтобы поднабраться сил. Судя по всему, мне предстоит драка не меньшая, чем тебе… Я тут поболтал один вечер с моими ребятами из прессы, многое объяснил им, но попросил, чтобы они пока помолчали. Они пообещали, что будут в драке, если она начнется, на моей стороне… Им легче, — Берг посмотрел в глаза Кройцману, — над ними нет министров.
— Это верно, — вздохнул Кройцман. — Это абсолютно верно…
«Испугался, мальчик, — отметил Берг. — Очень хорошо. Теперь ты понял, что я не очень-то боюсь твоих разговоров с министром? Теперь ты понял, что я на все пойду в этой драке, особенно если разговор с Сингапуром сегодня ночью состоится, а завтра я получу показания из Гонконга… Но тебе пока про это не надо знать, мальчик. У тебя своя игра, а у меня своя. Только если для тебя это игра, то для меня это жизнь».
— Добрый день, господин Шевц… Прошу садиться.
— Добрый день, господин прокурор. Спасибо.
— Я вызвал вас в качестве свидетеля по обвинению редактором Ленцем режиссера Люса в подлоге и клевете.
— Я не имею к этому никакого отношения.
— Где вы работаете, господин Шевц?
— Постоянно нигде. Я работаю время от времени по договору, чтобы обеспечить себе возможность для творчества.
— Творчества?
— Я поэт.
— Где вы публиковались?
— Пока нигде. Вы думаете, это так легко у нас — опубликоваться?
— А разве трудно?
— Еще как… Без связей попросту невозможно… Или если не поддержит какой-нибудь меценат… А я из рабочей семьи, откуда мне взять богатых покровителей?
— Пожалуйста, взгляните на это фото.
— Это я. Знаете, самое выгодное дело — наняться в какую-нибудь съемочную группу… Они неплохо платят, и потом, это временно… Люс снимал свою картину, и меня привлек один из его помощников.
— В чем заключалась ваша работа в группе? Как называлась ваша должность?
— Точного названия нет… Говорят: «Работает в окружении». В тот день, когда я снят…
— Какой это был день?
— Из-за этого дня целая шумиха была на телевидении, я смотрел… По-моему, это было девятнадцатого, тут Ленц не прав. А может, двадцатого или двадцать первого, не помню толком, но только не двадцать седьмого. Ну вот… Они мне тогда сказали, что будут снимать, как отдыхает молодежь на пляже, попросили поболтать с разными ребятами так, чтобы собрать их в кружок…
— Кто вас просил об этом?
— Не помню.
— Люс просил?
— Нет, Люс сказал, чтобы я не смотрел в ту сторону, где они спрячут камеру. Чтобы все было естественно…
— А кто вам сказал, что там Кочев?
— Этот шпион? В очках? Никто не говорил. Я и не думал, что он красный…
— Почему вы считаете его шпионом?
— Потому что он предлагал мне деньги на издание книги…
— Когда?
— Вечером. Я ведь на пляже читал стихи, мы пили… Я читал стихи, а красный сказал, что это талантливо и что он любит такую поэзию.
— Ну-ка, продекламируйте мне то, что вы ему читали…
— А я не ему читал… Я же не знал, что он красный. Я читал всем. Я только потом узнал, кто он. Это у меня есть такой ноктюрн…Море идиотизма
