костюм, который переливается на солнце, и в белой рубашке с дырочками».
— Но пиджак на нем был?
— Нет. Нет, он был без пиджака, в цветной рубашке…
— Вы готовы подтвердить это под присягой?
— Я лучше скажу, что я не помню, во что он был одет.
— Хорошо. Откуда он доставал деньги?
— Деньги? Из заднего кармана брюк.
— А брюки какого цвета?
— Не помню. Кажется, темные… Ночью все кажется темным…
— А сколько стихов из вашего последнего цикла вы прочитали Кочеву?
— Там всего восемь стихов.
— Сколько это страниц?
— Двенадцать…
— Как, по-вашему, он разбирается в поэзии?
— Да. Что да, то да. Он понимает поэзию.
— Он разбирал ваши стихи?
— Да. И делал это интересно. Очень интересно. Поэтому я и развесил уши. Поэтому я и стал заглядывать ему в глаза, до той минуты, пока он не начал меня вербовать…
— Хорошо. Спасибо. У меня остался к вам последний вопрос, Иоганн Шевц…
— Пожалуйста, господин прокурор…
— Вы состоите членом какой-либо партии?
— Я?! А что? Нет, не состою.
— Какой партии вы симпатизируете?
— Партии поэтов…
— Прекрасный ответ. Ну а теперь ответьте мне: зачем вы лжете?
— Кто? Я? Я вам не лгу.
— Все, что вы мне сказали, правда?
— Да. Все это правда.
— Тогда я сейчас включу магнитофон, и вы мне прочитаете вашу поэму, а потом последний цикл, а после этого я их разберу… Страница — это две минуты времени, Шевц… Итого вы читали Кочеву ваши стихи в течение сорока четырех минут. И он, как вы говорили, неплохо разбирал вашу поэзию… Тоже минут двадцать. Потом он вас «вербовал» в течение десяти минут, как минимум… Итого вы с ним провели час двадцать четыре минуты. А от метро до кабачка «Кругдорф» десять минут езды или тридцать минут ходу. Значит, если вы встретились у метро в одиннадцать часов и вы настаиваете на том, что это было именно в одиннадцать, то как Кочев мог оказаться в «Кругдорфе» в одиннадцать тридцать, причем добирался он туда пешком?
…Наблюдение, пущенное за Иоганном Шевцом, принесло то, что и ожидал Берг: сначала поэт ринулся на квартиру местного руководителя НДП, а после позвонил по телефону к человеку, который встретился с ним на Сименштадте, а оттуда, после беседы с поэтом, поехал к Айсману.
…Человек этот был Вальтер, связник Айсмана по НДП.
— Господин Ауфборн, вы утверждаете, что находились в кабинете редактора Ленца, когда к нему пришел помощник Люса и передал пленку?
— Да.
— Как представился посланец Люса?
— Он просто сказал: «Редактор Ленц, мой босс хочет предложить вам сенсационный материал, а мне за то, что я его принес, следует к уплате тысяча марок». — «Что за материал?» — «О том болгарине, который дал деру». — «Пойдемте в наш кинозал…» — сказал Ленц.
— Вы не видели, как Ленц платил человеку Люса деньги?
— Нет.
— Как его звали?
— Он не назвался. Просто сказал: «Я от Люса».
— Вы говорили, он представился помощником Люса?
— Нет, это неверно. Это я так понял его… Вообще-то, он сказал: «Я от Люса».
— Опишите его.
— Очень неприметная внешность. Я еще удивился, что в кино существуют такие неприметные люди. Шатен, небольшого роста, в коричневом костюме…
— В какое это было время?
— Часов в двенадцать или около этого.
— То есть во время обеденного перерыва?
— В редакции не очень-то соблюдается обеденный перерыв. Все время горячка.
— Вот я тоже не соблюдал обеденных перерывов и нажил себе язву двенадцатиперстной кишки…
— У меня была язва до фронта… На фронте все зарубцевалось.
— Вы на каком фронте воевали?
— Я был все время на севере. Помогали финнам, потом был в Норвегии.
— Вы проходили денацификацию?
— Да. У англичан. Сразу после войны меня сунули в лагерь только за то, что наша часть была приписана к СС. А я и в глаза-то не видел этих палачей… Неужели я виноват в том, что на горнолыжников напяливали черную форму?
— Сколько времени вы провели в лагере?
— Семь месяцев.
— К суду вас потом привлекали?
— Тогда всех привлекали к суду.
— Я понимаю… Всех привлекали, почти всех… Но вас, именно вас, привлекали?
— Да.
— Вы были осуждены?
— Осужден?! Я был оклеветан!
— На сколько лет вас оклеветали?
— На пять лет.
— За что?
— Они, видите ли, обвинили нас в том, что мы сожгли какую-то партизанскую деревню в Норвегии. А мы не сжигали никакой деревни. Там убили трех наших ребят и вели по нас стрельбу с крыш. Мы, естественно, отвечали тем же…
— Как давно вы работаете у Ленца?
— С тысяча девятьсот сорок седьмого года.
— То есть сразу же после освобождения из тюрьмы?
— Да.
— Вы сидели в одной камере с Ленцем?
— Да.
— И сразу же начали вести отдел спортивных новостей?
— Да. К черту политику! Только секунды и минуты… Я даже перестал заниматься предсказанием чемпионов, хватит! Все наши беды оттого, что мы не знаем, на кого и когда ставить…
— Ставьте на… — Берг осекся и вздохнул. — Ладно… Бог с ними, с предсказаниями. Кто еще был в кабинете Ленца, когда пришел помощник Люса?
— Нет, не помощник Люса, а человек от Люса.
— Да, да, я понял и записал это ваше уточнение. Когда в кабинет Ленца вошел Диль?
— Кажется, к концу нашей беседы.
— Что он мог слышать из разговора?
— Наверное, лишь заключительную часть…
— Господин Диль, что вам известно о посещении редактора Ленца человеком от Люса?
— Почти ничего, господин прокурор. Редактор Ленц, одеваясь, сказал Ауфборну, что он надеется через час вернуться. «Мы быстро посмотрим этот материал, — сказал он, — и вернемся. Игра стоит свеч».
— В каких частях вы служили, господин Диль?
— Я не воевал. Я работал в тылу.
— После войны вы привлекались к ответственности?
— Вы меня вызвали в качестве свидетеля по делу Люса. Какое отношение ваш вопрос имеет к этому делу?
— Словом, вам бы не хотелось отвечать на этот вопрос — я верно вас понял?
