достают из речки воды и студеною водою запивают свой немудреный обед. Тут же ложатся они отдыхать и, убаюканные лесным шелестом, шорохом, сладко засыпают под пенье птичек.
Вечером тою же дорогой братаны возвращаются домой. Солнце ясно закатывается и, словно растопленным золотом, заливает всю западную сторону неба. Братаны, держась крепко за руки, подходят к Боровому. Бревенчатые стены изб и маленькие оконца, обращенные к западу, словно горят, ярко озаренные в те минуты красноватым светом заходящего солнца. Но братаны не видят этой яркой картины, не видят и того, как, немного погодя, над головами их в голубом небе зажигается первая вечерняя звезда.
А соседи, завидев слепых, приговаривают: «Вот наши неразлучники домой пробираются».
X
Васе — двадцать пять лет от роду, но он совершенно дитя, умное, доброе, незлобивое дитя. Ни о чем нет у него ясных представлений. Он только чувствует, что вокруг него живет какой-то мир, живут какие-то существа, называемые людьми. Он походит на эти существа, но между ними та разница, что у него глаза закрыты, а у них открыты. Те люди — «зрячие», а его зовут «слепым». Батя говорит, что зрячие люди видят белый свет, а они с батей живут в потемках. Что такое значит «видеть»? Что такое — «белый свет»? Что такое — «потемки»? Все это для Васи — слова непонятные, без смысла и значения. Он только знает, что ему чего-то недостает против других людей… но чего именно недостает — вопрос. Он часто слышит, что люди жалеют его, называют «несчастным». Поэтому он думает, что ему, значит, жить хуже, чем другим… но чем хуже? Он не знает и в точности определить не может, сколько ни старается. Напрасно он ломает голову, напрасно раздумывает… Все вокруг него как-то смутно, загадочно, таинственно.
Он ничего не боится, потому что ничего не знает. При ходьбе он постоянно натыкается на что- нибудь, оступается, постоянно не уверен и не знает иной раз, где взять то, что ему надо. Его голова поминутно работает. Он задает вопросы, но получает на них непонятные ответы.
Расскажи мне, батя, что такое — солнышко? — приступает он к старику.
— Ах, ты — чудак! — отзывается тот, сам становясь в тупик. — Да как же тебе рассказать? Ну, это, значит, такой круг ходит по небу — светлый, даже глазам больно смотреть на него.
— А где оно ходит на небе? Далеко? — допрашивает юноша.
— Вон там, вверху… — далеко-далеко!..
Вася поднимает голову. Губы его полуоткрыты, в лице его какое-то болезненное, напряженное выражение. Темно, темно, как всегда!..
— Прежде и я видал солнышко, а теперь у меня перед глазами так же черно, как и у тебя, дитятко! — с горечью замечает старик.
Вася молча вздыхает.
Однажды гроза застала их на дороге. Яркая молния поминутно зажигала темные тучи, низко нависшие над землей, и гром грохотал в поднебесье, глухими раскатами замирая вдали.
— Батя! Скажи ты мне, пожалуйста, что это такое стучит? — спрашивает Вася. — Точно какая-нибудь большая телега где-то катается…
— Это, сказывают, от жары бывает, а что — и сам я доподлинно не знаю, — отвечает старик и боязливо крестится, когда сильный раскат грома разражается над его головою.
А Вася не робеет, нет для него страхов. Он, как пловец, не имеющий понятия ни о мелях, ни о подводных камнях, ни об ужасных ураганах, наводящих страх на моряков, носится по неведомым ему волнам житейского моря. Он только заботится, как бы ему не упасть или не натолкнуться на что-нибудь. Если при ходьбе он задевал за что-нибудь плечом и слегка стукался обо что-нибудь головой, то всегда сильно вздрагивал, и на побледневшем лице его выражался испуг — не страх, а именно испуг, обыкновенно испытываемый чувствительными натурами при всякой неожиданности.
— Батя! Растолкуй мне, что такое огонь? — спрашивает Вася в другой раз. — Я брал его в руку — в руке ничего не оставалось, а все-таки руке было больно. Отчего же больно-то, когда тут ничего нет? А?
— Огонь жжет, оттого и больно! — объяснил старик.
— Не возьму я в толк… — шептал юноша.
Сны были для Васи лишь повторением действительности. То грезилось ему, что он сидит и растирает табак, то будто прядет, и нитка у него тянется без конца, а веретено тихо жужжит под пальцами; то будто он идет об руку с батей по какой-то ровной, гладкой дороге, ни за что не запинаясь, ни за что не задевая, идут они все в гору, все выше, выше, дышится так легко, свободно, так хорошо. То снилось ему, что он с батей сидит в лесу и батя рассказывает ему всякие истории о людях, о зверях, о птицах и рыбах, то грезилось ему, что он с батей звонит на колокольне и словно носится по-над землей вместе с птицами…
Слепые жили в своей сторожке, как в монастыре или в пустыне. Редко доходили до них житейские новости и слухи, а все же-таки доходили порой.
— Что это они все ссорятся и злятся друг на дружку? — говорил Вася. — Неужто им тесно жить стало?
— Всякий о себе думает, дитятко! — возражал старик. — Каждому охота лучше… Вот и перебивают друг у дружки все, что попадется…
А разве иначе никак нельзя? — спрашивает юноша. Так уж, говорят, свет устроен…
Худо, ежели правду так… — бормотал про себя Вася. Осенью в Боровом бывала ярмарка. Она длилась три дня и называлась Покровскою, потому что продолжалась с 1 до 4 октября. В это время в Боровое приезжали купцы из города, крестьяне приводили на продажу скот — лошадей, коров, наезжали цыгане, торговцы с красным товаром и со всякими сластями. Деревенская площадь захлебывалась народом, даже по погосту бродили толпы. В эти дни шум и крики с утра до ночи раздавались в Боровом. Иногда завязывались ссоры, и ссоры доходили до рукопашных схваток.
— Господи! — в волнении восклицал тогда Вася. — И из-за чего они дерутся? Что им надо?
— Да разве без драки можно! — возражал старик.
— Разве же нельзя погулять смирнехонько?
— Что же за праздник без драки…
Вася недоумевал… Болезненное выражение появлялось тогда на его сжатых губах. Когда до него доносились крики пьяных и неистовые ругательства, он вдруг бледнел и начинал тяжело дышать…
— Ох, дураки, дураки! — с сердцем бормотал старик.
— Батя! Жаль мне их… вот как жаль! Сказать не могу… — тихим, дрожащим голосом шептал юноша. — Что это они делают? Зачем они этак?
Он тяжело вздыхал и низко клонил голову.
Ярмарка, праздники, гулянья всегда сильно расстраивали его. В ту пору он плохо спал ночи, часто просыпался и будил старика…
— Батя! А, батя! — испуганно взывал он. — Ты ничего не слыхал? Как будто кого-то бьют, кто-то стонет… или это мне так почудилось!
Иногда ему грезились эти крики во сне, а иногда слышались наяву… В ту пору и ветер, завывающий по погосту и глухо гудевший колоколами, и лай собак, и шум деревьев заставляли Васю вздрагивать и напряженно прислушиваться к тому, что происходит за стенами их безмолвной, тихой сторожки.
XI
Мало на свете братьев, которые любили бы друг друга так крепко, как наши братаны-неразлучники. Старший покровительствовал младшему, служил ему руководителем; младший зато всячески старался услужить ему.
— Батя! Отдохни… Я один поработаю! — говорил Вася. — Ложись! Я постель тебе поправлю…
И Вася излаживал сено, чтобы старику было ловчее лежать.
