жару и к холоду, шли молча, с стоическим терпением… Даже тропинок не было в лесу; приходилось перебираться через пни-колоды, перелезать через поваленные деревья, продираться через высокий, густой кустарник. Несколько раз попадали в болото и вязли чуть не до колена… Удушающий зной стоял под сенью леса; ветерок не подувал ниоткуда; лист на дереве не шевелился. Становой вспотел, измучился и устал до того, что уже не ругался, а только что-то мычал себе под нос.
— Да что же, будет ли конец? — нетерпеливо спросил он следовавшего за ним по пятам урядника.
— Скоро, ваше благородие! Тут и есть… — отвечал тот.
— Да уж ты мне это не раз говорил, а все конца-краю нет! — пробурчал становой с досадой. — Этакий у вас лес-то кромешный, черт знает! Ступить невозможно… Точно тут нарочно пеньё наворочано! Тьфу ты — пропасть!.. (Становой при этом споткнулся и едва не клюнул носом в траву.)
— Тут надо посноровнее… — заметил старшина.
— Кой черт — «посноровнее»… Тут рыло себе расквасишь! — огрызнулся становой.
— И очень просто… — согласился урядник.
Не раз возбуждался вопрос: в том ли направлении они идут, в каком следовало идти, и понятые на этот вопрос как-то нехотя бормотали в ответ:
— Надо быть, так… Бог ё знает! Вишь, ведь дороги-то без столбов!
Становой шепотом высказал уряднику свое подозрение: не стакнулись ли между собой мужики и не с умыслом ли водят их по лесу зря. Урядник сначала молча тряхнул головой и пожал плечами, а потом шепнул становому, что едва ли мужики «осмелятся пуститься на такие шутки». Но оба они — становой и урядник — были не совсем спокойны: несмотря ни на форменную одежду, ни на оружие, они чувствовали себя в лесу совершенно беспомощными…
— Зачем его черт понес в эту трущобу? — допытывался становой, обращаясь к старшине.
— Это вы насчет Прохорова? — отозвался тот. — Да так… беспокойный был человек! Не захотел жить, как все… вот и ушел! Надо думать: просто дурь на себя напустил…
Несколько раз садились отдыхать то на сухой пень, то на какую-нибудь мшистую колоду. Становой закуривал папиросу, чтобы отбиться от комаров и мошек, и усиленно обмахивался фуражкой. Старшина окончательно сомлел от жары и все жаловался, что негде покупаться.
— Так бы, кажись, и разделся догола! — говорил он.
— В чем же дело! — подшучивал урядник. — Разболакайся! Ведь баб нету…
— Да что бабы — наплевать!.. мошкары-то здесь много больно! Так те нажгут, что — ой-ой-ой…
Тихо было в лесу; только слышалось немолчное жужжанье насекомых, да кое-где пенье птичек в густых зарослях. Таинственный шорох расходился по чаще, словно вековые деревья переговаривались между собою о том: «что, мол, понадобилось под нашею сенью этим пришельцам? для чего они нарушают торжественное безмолвие наших зеленых сумерек своими пустыми речами?»… Картины леса разнообразились на каждом шагу. Местами дерево, выкорчеванное с корнями бурей, таращилось, как какое-нибудь сказочное чудовище; местами на зеленом фоне мрачно рисовалась обожженная сосна или ель; местами посреди чащи леса являлся овраг, и деревья, росшие на дне его, казались сверху маленькими деревцами…
Наступал вечер, а зной еще не спадал. Глухие раскаты грома доносились издалека. Должно быть, собиралась гроза… Неба нельзя было видеть, только небольшие клочки его сквозили там и сям из-за зеленого навеса листвы и хвои.
9
Путники порядочно умаялись, когда наконец вышли на прогалину и очутились перед избушкой. Это лесное жилище сильно смахивало на сказочную избушку на курьих ножках.
— Это и есть? — с чувством облегчения спросил становой, указывая рукой на хатку.
— Точно так, ваше благородие! — отозвался урядник и, по приказу станового, прямо направился к двери избушки.
Не успел он дойти до нее, как дверь отворилась и из нее показался Андрей Прохоров, наш косичевский патриарх, в белой холщовой рубахе с расстегнутым воротом, в белых портах, босой, без шапки. Серебристые волосы оттеняли его загорелое лицо, а длинная борода спускалась на грудь.
— Почто пожаловали, други милые? — спросил старик, спокойно и кротко посмотрев на пришедших.
— А вот следовало бы тебя, старого дурака, в Соловецкий монастырь запрятать! — заворчал становой, усаживаясь на валявшееся тут бревно.
Полицейский чиновник был не на шутку раздосадован и утомлен странствованием по лесным трущобам. Давно уж норовил он, по привычке, сорвать на ком-нибудь сердце. Теперь для ругани представлялся самый, так сказать, законный случай, но в эту минуту старшина, наклонившись, шепнул что-то ему на ухо… Становой нахмурился и искоса поглядел на понятых. А те в свою очередь молча, серьезно смотрели на него в упор, как бы ожидая, что будет далее.
— И в Соловецком монастыре люди живут… Только за что же меня, барин, «запрятывать-то»? — спросил Прохоров, делая заметное ударение на последнем слове.
Он стоял, опершись о притолоку двери, и по-прежнему спокойно смотрел на станового. Тот молча переглянулся с урядником и старшиной, как бы негласно советуясь с ними.
— Вот такие-то вольнодумцы все и мутят народ! — проговорил становой, хмуря брови и как бы не обращаясь ни к кому в особенности. (Прежней решительности и воинственности в нем уже не замечалось.)
— Я не смущаю народ… — твердо проговорил Прохоров, не сводя пристального взгляда со станового.
— Молчи, молчи, старик! Чего ты это… — заговорил урядник, являясь на подмогу начальству.
— Почто, Прохоров, из дому-то утёк? — ласковым тоном спросил старшина.
— Здесь лучше! — просто ответил ему старик.
— Мало ли чего! Да разве это порядок? — затараторил старшина. — Что ж это будет, ежели все этак по лесам разбегутся! Кто ж станет подати платить да повинности отбывать?..
— Все по лесам не разбегутся. Вот ты первый в лес не побежишь… — с улыбкой проговорил Андрей Прохоров. — А повинности… Я уж пятьдесят лет отбывал их. Трое сыновей у меня — работники, на ноги поставлены. Мои счеты с вами кончены…
— Да все-таки… нешто это в законе — по лесам-то жить! — возражал старшина.
— Ой, родной! — жалостливо перебил его старик. — Не нам о законе-то говорить, да не нам бы и слушать о нем… Вот что!
— А для чего народ-то к себе собираешь? — опять вмешался урядник.
— Не собираю — народ сам идет ко мне! — отвечал Прохоров. — А добрых людей я от себя не гоню!
— Ну, так вот… — размеренным, отчетливым тоном говорил становой. — Приказано избу твою уничтожить, тебя самого водворить на прежнее местожительство, а приношения, какие у тебя окажутся, передать причетникам. Слышал?.. Доход только у церкви отбиваешь!.. Показывай теперь: какие у тебя приношения!
— Приношенья!.. А вот пожалуйте — возьмите, голубчики! — сказал старик, указывая на сенцы. — Немного у меня приношений… берите, коли надо!
Урядник, по приказанию станового, тотчас же вошел в полутемные сенцы и, погодя немного, заявил, что нашел мешочек сухарей, весом около полупуда, столько же овсяной крупы да пяток яиц. Все эти убогие приношения немедленно вынесли из сенец и, как трофеи, разложили на прогалине.
— И только? — не без удивления спросил становой, выразительно приподняв брови.
— Так точно, ваше благородие! — отозвался урядник.
— Гм! Странно… — проворчал становой, в недоумении переглянувшись со старшиной.
