воодушевляла и поддерживала надежда, что скоро они опять увидят родные места.
Во время коротких привалов Мадаи бросали тревожные взгляды на небо. Под низкими, гонимыми осенним ветром тучами торопливо летели к югу огромные стаи птиц. Их поспешный отлет предвещал наступление ранней зимы. Ночи становились пронизывающе-холодными. Скорчившись на мокрой земле, неподалеку от чадивших костров, люди крепко прижимались друг к другу, стараясь хоть немного согреться. Они не распаковывали на ночь тюки с драгоценными шкурами, чтобы наутро не увязывать их снова и не терять на это драгоценное время. До самой зари дрожали они от холода в своих летних одеждах, лежа на голой земле близ жалкого костра из сырого хвороста, который поддерживали всю ночь дозорные.
Стаи голодных волков, угрожающе завывая, бродили вокруг стоянки; их глаза горели в темноте зловещим зеленым огнем.
Едва наступал рассвет, Мадаи снова пускались в путь, стараясь держаться весенних троп, пролегающих по непролазным дебрям или затопленным паводковыми водами лощинам. Порой тропа исчезала в мутном илистом потоке, и тогда приходилось идти в обход, углубляясь в чащу девственного леса, где люди вынуждены были прокладывать себе дорогу каменными топорами и продвигались осторожно, преследуемые по пятам стаями озверевших от голода хищников.
Пищу в походе не готовили. Довольствовались куском вяленого мяса, отрезанного от туши, которую носильщики несли на длинных и гибких жердях. Мясо было сухим и жестким; его с трудом удавалось разжевать. Но на приготовление еды времени не было. Некогда было разжигать костер и сооружать очаг, чтобы жарить на нем мясо и грибы, которые попадались на каждом шагу в осеннем лесу. Надо было идти вперед, все время вперед, невзирая на усталость, голод и холод, который становился все ощутимее.
Силы Нума таяли с каждым днем.
В начале пути он из самолюбия отказался от помощи, которая была ему предложена. Отец Нума, Куш, хотел соорудить для мальчика нечто вроде гамака из гибких ветвей и лиан, где тот мог бы время от времени отдыхать в пути. Но для того, чтобы нести гамак, нужно было выделить двух носильщиков, и Нум не мог допустить подобной жертвы. Носильщики и без того едва справлялись с огромным грузом мяса, шкур и оружия; каждая пара мускулистых рук была на счету.
Поначалу все шло хорошо. Правда, к вечеру Нум сильно уставал. Но на стоянке Абахо прикладывал к его распухшей лодыжке целебные травы и болотный ил, которые смягчали боль. Утром Нум выступал в поход наравне со всеми. Шагая часами по заваленной буреломом тропе, он, стараясь придать себе мужества, думал о той благословенной минуте, когда Мадаи увидят наконец знакомые гребни серых утесов, высоко взнесенные над мутными стремнинами Красной реки, под небом родного края. Нум думал также о своей необычайной судьбе, о драгоценном даре изображения, которому он был обязан вниманием и дружбой Главного Колдуна племени. Он думал о Священной Пещере, местонахождения которой никто не знал, потому что Абахо держал его в тайне. Любопытство снова мучило мальчика.
Нуму так не терпелось узнать, где находится вход в Священную Пещеру, что он, не удержавшись, спросил об этом как-то вечером, на привале, у Циллы. Но девочка в ответ только покачала головой. Женщин эти дела не касаются. Абахо не посвящает ее в свои тайны. Нум был уверен, что Цилла говорит неправду. Мыслимо ли жить столько времени в одной пещере с Мудрым Старцем и не подсмотреть кое-что из его тайн? Абахо часто уходит в Священную Пещеру рисовать. Куда он идет? Как добирается до входа? В какое время?
— Уверяю тебя, я ничего не знаю, — твердила Цилла.
Нум просил, умолял, даже рассердился наконец на свою маленькую приятельницу — тщетно!
Он не осмеливался задать этот вопрос своим старшим братьям, которые к тому же были утомлены тяжелыми ношами и отнюдь не склонны к праздным разговорам. Нуму пришлось переживать в одиночестве свое разочарование. Но через несколько дней он перестал думать о своих обидах: ходьба причиняла ему слишком большие страдания. Силы мальчика были на исходе. Дни сменялись днями, переходы — новыми переходами; Мадаи в угрюмом молчании продолжали путь. Даже Абахо, исхудавший так, что на него было жутко смотреть, часами не разжимал сухих бескровных губ. На вечерней стоянке люди валились на землю и лежали неподвижно, не имея сил разжечь костер. Никто не смеялся, не болтал, не пел. Одна лишь мысль неотступно преследовала, подгоняла измученных путников: вперед, вперед… любой ценой вперед!
Вид местности заметно менялся. Бескрайние степи с густой травой, обширные моховые болота и непроходимые чащи уступили место гряде низких, лесистых холмов с мягкими очертаниями. Меловая почва сменилась красной глиной, а пологие холмы постепенно перерастали в невысокие горы. Они возвышались по сторонам узких долин, на дне которых стремительно неслись пенистые водные потоки. То тут, то там, меж густых хвойных лесов и каштановых рощ, одевавших склоны гор, выглядывали голые серые утесы. С их вершин слетали, громко каркая, стаи ворон и галок. Мадаи были слишком изнурены, чтобы любоваться гармоническими очертаниями холмов, голубоватой дымкой, в которой тонули их цепи вдали на горизонте, причудливыми покрывалами тумана, лежавшими на заре в низинах, горделивыми очертаниями зубчатых скал, когда лучи заходящего солнца окрашивали их в огненно-рыжий цвет.
Но и холмы, и горы, и красноватая земля — это были приметы, которые говорили, что родные места близко.
Кое-где на скалах уже чернели входы в пещеры, промытые подземными потоками в толще камня. Вода бурных ручьев и речек была теперь окрашена в красноватый цвет. В некоторых пещерах жили люди; они ловили рыбу в мутно-рыжих от глины водах реки.
Дружественное племя Малахов, ближайших соседей Мадаев, успешно завершив охоту в своих летних угодьях на юге, уже успело вернуться на зимнюю стоянку. Были они такими же, как и Мадаи: высокие, статные, сильные, ловкие.
Тепло и приветливо встретили Малахи измученных долгим переходом Мадаев. И Куш и его соплеменники задержались у гостеприимных соседей на целых два дня. Вождь племени Тани пожелал непременно устроить праздник в честь дорогих гостей. И Мадаи, буквально валившиеся с ног от усталости, были вынуждены болтать, смеяться, петь и даже плясать. Но дружественный прием, казалось, придал истощенным людям новые силы. Впрочем, этому в немалой степени способствовала горячая и вкусная пища, которой щедро угощали путников радушные хозяева.
Нум присутствовал на празднике, но не принимал участия в развлечениях. Он хмуро наблюдал, как маленькая Цилла с увлечением отплясывает веселый танец в паре с младшим сыном вождя Малахов, долговязым подростком лет шестнадцати, верхнюю губу которого уже оттенял первый темный пушок. К девочке снова вернулась ее природная жизнерадостность, и она от души веселилась.
Закончив танец, Цилла подбежала к Нуму, чтобы спросить, как он себя чувствует и весело ли ему? Но Нум, лежавший с самого утра в тени раскидистого каштана, с кислым видом что-то буркнул ей в ответ. Цилла только досадливо сморщила носик, повернулась спиной к приятелю и убежала. Ну и пусть!
