который так мне отплатил. Отдайте мне его, генерал! И для вас это будет лучше! Если я его убью, Зброжек, Калинский, а с ними все польские рыцари не на вас обрушатся, а на меня, ну а уж я как-нибудь с ними справлюсь. Не будет ни зла, ни обиды, ни бунта. Будет мое приватное дельце об шкурке Кмицица, которой я велю обтянуть барабанчик.
Миллер задумался; по лицу его пробежала внезапно тень подозрения.
— Куклиновский, — сказал он, — уж не хочешь ли ты спасти его?
Куклиновский тихо рассмеялся; но так страшен и непритворен был этот смех, что Миллер перестал сомневаться.
— Может, это и дельный совет! — сказал он.
— За все мои заслуги я прошу только этой награды!
— Что ж, бери его!
Они пошли в покой, где собрались остальные офицеры.
— За заслуги полковника Куклиновского, — обратился к ним Миллер, — я отдаю ему пленника.
На минуту воцарилось молчание; затем Зброжек, подбоченясь, спросил с презрением в голосе:
— А что пан Куклиновский собирается делать с пленником?
Куклиновский, обычно сутуливший спину, выпрямился вдруг, губы его растянулись в зловещей усмешке, ресницы задрожали.
— Если кому не понравится, что я сделаю с пленником, он знает, где меня можно найти, — ответил он.
И тихо звякнул саблей.
— Слово, пан Куклиновский! — сказал Зброжек.
— Слово, слово!
И Куклиновский подошел к Кмицицу:
— Пойдем, золотко, со мной, пойдем, знаменитый солдатик! Ослаб ты, братец, немножко, надо тебя подлечить. Я тебя подлечу!
— Ракалия! — ответил Кмициц.
— Ладно, ладно, гордая душенька! А покуда пойдем!
Офицеры остались в покое, а Куклиновский вышел на улицу и вскочил в седло С ним было трое солдат; одному из них он приказал накинуть Кмицицу на шею аркан, и все они направились в Льготу, где стоял полк Куклиновского.
Всю дорогу Кмициц жарко молился. Он видел, что смерть его близка, и предавал душу богу. Он так погрузился в молитву и размышления о своей горькой участи, что не слышал, что говорил ему Куклиновский, не заметил даже, долог ли был путь.
Они остановились наконец подле маленькой риги, пустой и полуразрушенной, стоявшей особняком в чистом поле, неподалеку от стоянки полка Куклиновского. Полковник приказал ввести Кмицица в ригу, а сам обратился к одному из солдат.
— Езжай в полк за веревками, — распорядился он, — да прихвати лагунку горящей смолы.
Солдат поскакал во весь дух и через четверть часа примчался назад еще с одним товарищем. Они привезли все, что требовал полковник.
— Раздеть этого молодчика донага, — сказал Куклиновский, — связать веревкой назади руки и ноги и подтянуть к балке!
— Ракалия! — повторил Кмициц.
— Ладно, ладно, мы еще поговорим, время у нас есть!
Тем временем один из солдат влез на балку, а остальные сорвали с Кмицица одежду. Раздев рыцаря, три палача положили его на землю ничком, длинной веревкой связали ему руки и ноги, затем, обернув ею туловище, бросили другой конец солдату, сидевшему на балке.
— Теперь поднять его вверх, а ты там наверху закрути да завяжи веревку, — велел Куклиновский.
Приказ в минуту был выполнен.
— Отпустить! — раздался голос полковника.
Веревка скрипнула, и пан Анджей повис плашмя в нескольких локтях от тока.
Тогда Куклиновский сунул помазок в лагунку с пылающей смолой, подошел к пленнику и сказал:
— Ну как, пан Кмициц? Говорил я, что только два полковника есть в Речи Посполитой, только два: я да ты! А ты не хотел с Куклиновским компанию свести, пинка ему дал? Ну что ж, золотко, ты был прав! Не про твою честь компания Куклиновского, он получше тебя будет! Ох, и славен полковничек Кмициц, да в руках он у Куклиновского, и Куклиновский ему бочка припечет!..
— Ракалия! — в третий раз повторил Кмициц.
— Вот так… бочка припечет! — закончил Куклиновский. И ткнул Кмицица пылающим помазком в бок, а затем прибавил: — Я не очень, легонько, у нас есть еще время!
Внезапно у дверей риги раздался конский топот.
— Кого там черт несет? — крикнул полковник.
