Ольга Владимировна Златогорская
Про Машу, Витю и волшебный терминал
Я проснулась от странного звука, словно кто-то подавился и кашляет. Оторвала голову от подушки, огляделась… Кашлял Барсик. Он лежал на полу, наполовину в солнечном пятне. Голова, лапы, грудь — всё живое, на свету. Задние лапы и хвост — безжизненные, неподвижные — в тени. Это оказалось неожиданно страшно.
— Ма-ма!!!
Топ-топ-топ — простучали по деревянной лестнице торопливые мамины шаги.
— Что случи… — мама увидела кота и бросилась к нему. Обхватила Барсика рукой под грудь, приподняла. Кот удивлённо мявкнул и повалился на бок.
— Мама! Что с ним?
— Тихо, Маша. Ты его пугаешь. Живой, сердечко бьется. Подожди.
Мама гладила кота по чёрному мохнатому боку, шептала что-то успокоительное: «хороший котик», «мурчик»… Барсик снова удивлённо мяукнул, подобрал под себя все четыре лапы и неуверенно поднялся. Посмотрел на маму извиняющимся взглядом и шагнул к двери.
— Пойдем, — с облегчением вздохнула мама. — Молочка тебе дам. Испугался. Бедолага…
— Мам, что с ним было?
— Не знаю. Приступ какой-то. Он ведь немолодой уже.
Мама вышла из комнаты, и кот, подрагивая кончиком хвоста, пошел за ней.
Вместо них появился Витька.
— Что за шум? — поинтересовался он, почесывая пузо. Очки сидели на нём косо, трусы — тоже. У него всегда всё перекошено.
— Барсик напугал. С ним какой-то припадок случился.
— Так он старый уже, — равнодушно отозвался Витька. — Неудивительно.
Я села на кровать и обхватила себя руками за плечи.
И мама, и Витька сказали одно и то же — кот уже старый, и, значит, скоро помрёт.
А как же я?
Барсик старше меня на год. Он был всегда. А теперь что? Не будет теплого мохнатого бока, мягкой тяжести в ногах, круглого пузика, мурлыканья и разноголосого мява?
— Что скисла? — усмехнулся Витька. — Кот живой, что ты его хоронишь раньше времени?
— Дети, идите завтракать, — позвала снизу мама.
— Ты умылся? — спохватилась я. Витьку всегда в таких вещах проверять надо.
— Сто двадцать восемь раз, — фыркнул он.
— Пошли.
А на веранде мама уже расставляла тарелки. Вокруг плавал густой запах блинов, в нём можно было купаться, как в речке. Мы быстро ополоснулись у старого умывальника и сели за стол.
Витька сунул в рот блин и невнятно спросил:
— Мои не звонили?
— Нет пока, — отозвалась мама. — Да, в принципе, и не за чем. Вика и так дорогу знает. Обещала к вечеру приехать, значит, приедет.
— Мало ли, — упрямо возразил Витька. — Может, билетов на проходящий нет.
— Если что случится, она позвонит обязательно, — спокойно сказала мама. — Я сестру знаю.
Витька непонятно хмыкнул и макнул в сметану очередной блин. Тётя Вика сейчас обязательно сказала бы: «Виктор, как ты разговариваешь со взрослыми!» А моя мама только улыбнулась.
Тётя Вика и мама очень разные. Мама широкоплечая, рослая, с сильными руками. Она агроном и всё знает. А тётя Вика тонкая, бледная, как недокормленная. Но когда они поют, или смеются, или уборку делают — сразу видно, родные сёстры. А мы с Витькой ни капельки не похожи. Я светленькая, а он темный, глаза карие, волосы вечно встрёпанные, как у Гарри Поттера. И очки то и дело падают, но почему-то не бьются. Только дужка проволокой перемотана.
Они с мамой в Москве живут, к нам в гости приезжают. Когда я была совсем маленькая, то гостили всё лето. Потом тётя Вика Витьку в какие-то лагеря отдавала и на море возила. А в этом году он сказал — в деревню, и всё.
Я как-то спросила, почему он не хочет в лагерь. Или в Турцию. Я вот в Турции ни разу не была. Там, наверное, интересно. А он скривился и отвечает: «Там припаривают». Это про лагерь. А про заграницу буркнул: «Тоска».
Тётя Вика даже обрадовалась, что Витька к нам захотел, сказала: «К родным корням потянуло. Путь оздоровится и от компьютеров своих отдохнёт».
Не знаю насчёт оздоровления, а вот насчёт компьютеров его мама зря обрадовалась. У него телефон как компьютер. Так что он по вечерам всё равно в интернете сидит, что-то читает и пишет в ответ, сквозь зубы ругаясь. Или картинки какие-то смотрит непонятные. Говорит, это схемы. А потом строит какую-то штуку. Я один раз заглянула ему через плечо в экран и прочла: «Терминал для искусственного интеллекта, оформленный в стиле «стимпанк», не признанный экспертами…». Витька оглянулся.
— Что-нибудь понятно?
— Нет…
— Ну и не лезь.
Я и не лезу. Всё-таки брат городской. Да и большой, даже старше Барсика…
…Витька толкнул меня локтем в бок:
— Тупишь?
— Не, думаю.
— О чем?
— Обо всём сразу.
— Это и называется «тупить», — засмеялся Витька и встал. — Спасибо, тётя Рая.
Он ушел одеваться, а я без аппетита доела блин. Мама посмотрела на меня и вдруг сказала:
— А знаешь, почему наша деревня называется Дорожки?
— Нам в школе рассказывали. Когда железную дорогу строили, давно, при царе ещё, здесь строители жили.
— Не только, — улыбнулась мама и села рядом, обняв меня за плечо. — Когда-то давно наша деревня называлась Неведомые Дорожки. Знаешь, где это?
— У Пушкина, — слегка гордясь своим знанием, ответила я. — Вокруг Лукоморья. Я всё-таки в пятый класс перешла!
Мама засмеялась, покачала меня туда-сюда:
— Ты у меня хорошая ученица. А в школе говорили, что раньше за речкой было село Лукоморье?
— Правда?
— Правда. Здесь по указу великого князя Константина собирались делать сказочный уголок. Даже дуб нашли подходящий. Он как раз за рекой стоит. Помнишь?
— Ой… А почему не сделали?
— Да кто его знает. Это давно было.
— А сейчас там что? Где Лукоморье было?
— Почти уже всё лесом заросло. Всё заброшено.
Мне стало не по себе. Представились полуразрушенные избушки в густой зелени. И тишина. Никого. Даже комары не звенят.
— А почему село бросили?
— После войны решили, что туда нерентабельно поезда пускать. Это ведь тупик, никуда не по дороге. Станцию упразднили, и стали люди уходить оттуда.
— Почему?
— Потому что люди у дороги живут.
