25
На другой день русская батарея шла по бульварам. Гремели щиты. Офицеры ехали, пересмеиваясь, читая подобранные на улицах большевицкие газеты. В церквах звонили. Звон был жидкий, но праздничный. Пасха уже прошла, но церкви были открыты: в них служили молебны, панихиды и исповедовали.
Митю в этот день словно лихорадило. Он боялся, что они опоздают записаться добровольцами в русскую часть, боялся, что они запишутся последними.
- А вот куда, в какую часть? - спрашивал он Степу.
- В пехоту - это очень просто: винтовка, и все, в команду связи попадешь, - пожалуй, и огня настоящего не увидишь, - говорил Степа.
- Вот что, Степа, - сказал Митя, - махнем в пулеметчики, я уже, братко, из пулемета на Волге стрелял.
- Вместе в одну роту, в один взвод, на один пулемет? - спросил быстро с разгоревшимися глазами Степа.
- Идет, - ответил Митя, пожимая руку друга. - Так, значит, вместе! Ты, брат, хоть и лицеист, но душа у тебя кадетская. Кадет ты! Ошибочка вышла!
Степа слегка покраснел.
Перед поступлением они решили говеть. Мите были памятны с детства робкие огни четверговых свеч, розовые отсветы предпасхальных песен, и алостволая верба с теплыми пушками, и чтение Евангелий, когда в перерывах вздыхал хор о славе и долготерпении и с колоколен в ночь падали редкие звоны. Он вспомнил огни, освещавшие девичьи лица, и горячий воск, что, срываясь, обливал пальцы. После службы толпа несла к выходу робкие огни, прикрывая их розовевшими ладонями и бумажными колпачками. Тогда вода далеко уносила звон колоколов, от четвергового огня дорога казалась темной, бумага часто вспыхивала, а он шел простоволосый, прикрывал свечу фуражкой и слушал смех Ани. И было тогда в этом хранении огня много радости.
Утром, готовясь к исповеди, они усердно молились. В церковном полумраке мерцали редкие огни. С купола падал острый тонкий луч, а у аналоя стояли люди, безмолвно опускались на колени, крестились, клали земные поклоны и робко подходили к священнику. Учащенно билось Митино сердце, и ему казалось, что много накопилось грехов, и страстно хотелось стать чистым и хорошим на всю жизнь. Они со Степой разом крестились, разом опускались на колени.
Когда епитрахиль, прошелестев, накрыла Митину голову и благословляющие пальцы священника тихо коснулись ее, Митя успокоился. Из Царских врат выносили Святые Дары, и хор тихо пел. Приближался тот волнующий, исполненный смирения час приобщения к чистоте, и Мите этот час казался нездешним, обвеянным тихим светом. Они, сложив руки крестом на груди, стояли перед поблескивавшей золотом Чашей.
- Димитрий.
- Степан.
После Причастия то злое и тяжелое, что мучило Митю целый год, отлегло. Светлая звезда его молодости победила. И так было легко, радостно и чисто в те дни в обновленном для него миру.
26
Степа лихорадочно мял газету.
- Еще не поздно, Митяй?
- Который час, Степа?
- Только еще два часа, Митяй.
- Господи, вот время-то тянется! Вот мы подождем еще один день… и не примут…
- А вдруг не примут? - сказал испуганно Митя. - Ведь мне только семнадцатый год.
- Примут, не унывай.
В газете, отпечатанной на желтоватой грубой бумаге, рядом с призывом о вступлении в отряд были напечатаны другие объявления: «Интимная сцена в кафе А.Т. Ежедневно в 3 часа». «Молодая блондинка желает завести переписку с целью знакомства с интеллигентным офицером. Предпочтение - высоким брюнетам».
Но они этого не читали.
Представительный горбоносый полковник, подняв голову, спросил:
- Вы хотите служить?
- Так точно, - оробев, ответили они и вытянулись.
- Завтра можете на фронт выступить?
- Можем.
- Пожалуйста, заполните анкету.
На другой день добровольцев принял под свою команду другой полковник и повел их по шоссе за Александровские ворота, где на одной из дач квартировал штаб заместителя раненого в бою князя.
Небо было голубое. Слегка пылила дорога. Все старались идти возможно лучше. Молодые добровольцы и бывшие офицеры робели. Говорили, что капитан, принявший отряд, ходит в русской гимнастерке, усы распущены и ругается. Больше всех робел Митя. «Возьмет и скажет, - думал он, - зачем пожаловал? На казенные хлеба захотел, по тыловой части? Нам таких не надо». И Митя поглядывал на Степу, который шел, беспечно улыбаясь. Митя знал, что плохих солдат капитан таскал из строя за воротники шинелей и выбрасывал вон из отряда.
Перед дачей отряд выстроился. Все замерли, подтянулись и выпрямили спины. Вышел капитан в зеленой гимнастерке - про усы правду офицер сказал, - плотный, коренастый, глазами всех проколол и пронзительно крикнул:
- Здорово, друзья!
Добровольцы ответили и сами поняли, что недружно. Митя тянулся, как в корпусе: руки по уставу, грудь вперед, глаза в глаза.
- Ну, прежде чем принять вас в отряд, я должен обрисовать вам картину, и после моих
слов кто желает служить - тот пожалуйста, а запись в бюро ничего не значит, - сказал капитан, и нельзя было понять, строго ли он это сказал или с усмешкой. Он замолчал и посмотрел испытующе.
- Поступивший в отряд может по трем причинам выбыть из строя. По двум легальным и одной нелегальной. Нелегальная - дезертирство и карается смертной казнью, о ней распространяться не приходится. Первая легальная - по ранению или болезни, если начальство отпустит, а вторая легальная если убьют человека.
Капитан переступил с ноги на ногу.
- Срок службы не ограничен. Разговоров быть не может. Тяжело служить, - помолчав, наставительно
