следующий маневр: с помощью Максимилиано Сопеды — типа растленного и беззастенчивого, лишенного каких-либо гражданских и даже мужских достоинств, пользующегося тем не менее славой неутомимого и истинного борца, — мы задумали исподволь создать Сельскую партию; она бы взяла на себя выдвижение кандидатуры Чйчаро Эрнандеса, который был, как его называли, отцом рабочей политики. Социал- демократические партии, то есть ДРР, ТРАМ и СРАМ, будут вынуждены выйти из ОПа, чтобы поддержать Сельскую партию. Таким образом, они автоматически сойдут со сцены, поскольку нечего и говорить, что у Чичаро Эрнандеса не имелось ни малейшей надежды быть избранным, ибо его радикальные действия обеспечили ему молчаливое вето Соединенных Штатов.
Приняв такое решение, мы связались по телефону с Мехико и, когда нас соединили, изложили Хуану Вальдивии свои соображения. Он согласился с нами и даже сказал, что нам пришла в голову великолепная идея.
— Я сейчас же передам ее Видалю, — сказал он мне и повесил трубку.
М ы отправились в казино и заказали обед; но тут явился метрдотель Лагарто и сообщил, что меня вызывают к междугородному телефону. Мы все втроем вскочили из-за стола и кинулись к аппарату.
Это снова был Хуан.
— Ничего не понимаю, — сказал Вальдивия. — Он принял все наши условия.
Здесь-то нам бы и смекнуть, что дело неладно, — уж очень легко все вышло, а мы только распустили слюни от радости. Всегда так и бывало — уж если мы два часа ломаем голову над тем, как кого убрать, у Видаля уже давным-давно все придумано.
Тот вечер мы провели у доньи Ауроры Карраско за здоровыми развлечениями.
Глава IX
Между партиями, собирающимися объединиться, существовало «секретное соглашение»: оно состояло в том, что каждая партия должна была вести свою предвыборную кампанию как ни в чем не бывало до 25 июля, то есть до официального объявления о создании Объединенной партии. После этого Грегорио Мелендес снимет свою кандидатуру и удовлетворится постом министра финансов в кабинете Хуана Вальдивии. В этом и состояло то самое «секретное соглашение».
Кампания Вальдивии прошла чрезвычайно успешно и завершилась без всяких неприятных неожиданностей; в конце концов мы даже стали раскаиваться, что вступили в соглашение со столькими злонамеренными людьми и плохими революционерами. Так, в Сайюле «народные массы», которым Макарио Росас заплатил чистым золотом, отцепили вагон, где ехал наш кандидат, и три километра толкали вагон до станции; в Гуатеке речь Вальдивии по поводу аграрной политики так воодушевила демонстрантов, что они в конце концов линчевали одного богатого местного землевладельца; в Лас-Мангас завязалась перестрелка, в которую пришлось вмешаться федеральным войскам. Наоборот, в Монтеррее Вальдивия произнес такую реакционную речь в Промышленном клубе, что Видаль Санчес вынужден был призвать его к порядку. Из-за нашего кандидата в Табаско убили двух неизвестных, которых — разумеется, без всяких оснований, — заподозрили в принадлежности к католическому духовенству; в это же время в Моролеоне, где он произнес речь в католическом духе, линчевали методистского пастора. Кампания проходила не всегда гладко, бывали и неудачи, однако следует признать, что в конечном счете результаты оказались более чем удовлетворительными.
Мелендес, напротив, хотя и пользовался поддержкой Продажной Столичной Прессы, нигде не вызвал энтузиазма.
С общего согласия и чтобы «испытать чувства Мелитона», как выразился Толстяк Артахо, мы решили, что трое командующих военными округами, то есть сам Артахо, Тренса и я, попросим отпустить нам патронов сверх трех тысяч, обычно полагающихся на солдата, для проведения кое-каких «операций по очистке».
Я был уверен, что ничего не получу. Частично потому, что в моем округе нечего было очищать, а кроме того, я понимал, что если моя просьба дойдет до ушей Переса Г., с которым, к счастью, мне до сих пор не приходилось сталкиваться, он поднимет крик на весь мир.
Каково же было мое удивление, когда почти немедленно я получил пять миллионов затребованных патронов!
Я не смел верить в столь великое везение и даже заподозрил, что они, возможно, бракованные, но мы опробовали их вместе с капитаном Бенитесом — патроны оказались великолепными. Отечественного производства, но великолепные. Это было доказательство доверия к нам, сама ненужность которого должна была заставить меня насторожиться.
Так, без единой тучки на нашем горизонте, пробежало время. Наступил июль. Стремясь еще более подогреть чувства своих сторонников и до слияния партий связать все нити в единый узел, чтобы они не выскользнули из рук, Хуан Вальдивия решил завершить кампанию ослепительным банкетом с участием политических, общественных, хозяйственных, дипломатических и военных деятелей страны.
Местом для этого важного события он избрал свой элегантный особняк в Куэрнаваке и назначил банкет на роковое 23 июля 1929 года.
— Приходите все, — пригласил он нас, — пусть видят наши силы.
Мы явились все как один, осуществив таким образом одно из самых знаменитых в истории Мексики «вмешательств» в политическую жизнь страны.
Дом, выстроенный на деньги неизвестного происхождения, был образчиком андалузского стиля. Никто никогда не знал, сколько там было комнат, но было их много; в центре находился внутренний дворике фонтаном (копия фонтана со статуей Дон-Кихота во дворце Чапультепек), несколько галерей, огромный сад, бассейн и русская баня, в которую могли вместиться семьдесят человек.
Мы, то есть мои товарищи и я, прибыли еще накануне вечером, чтобы договориться по некоторым пунктам программы наших ближайших действий. Я приехал из Мехико в «паккарде», которым искусно управлял Герман Тренса.
Приготовления были в разгаре. Взвод саперов, одолженных Хуаном у Сиренио Маркеса, командующего округом, его приятеля и, как потом станет видно, отъявленного негодяя, выкапывал розовые кусты, расчищая площадку для танцев. В доме царила страшная суета: повсюду таскали лестницы, мебель двигали взад и вперед, вносили и выносили продукты. Кларита, жена Хуана, распоряжавшаяся всей этой сутолокой в холле, сказала нам, что ее муж играет в бильярд. Пока наши денщики разносили багаж по отведенным для нас комнатам, мы направились в бильярдную, весьма напоминавшую погребок.
Хуан играл в карамболь с Толстяком Артахо, тот проигрывал. Когда мы вошли, они отложили в сторону кии и приняли озабоченный вид.
— Мы вынуждены просить тебя о большом одолжении, Лупе, — сказал мне Артахо.
Я не понял, о чем речь, и попросил их выразиться яснее.
— Скажи ты. — Толстяк подтолкнул Вальдивию, но тот возразил: «Нет, ты», — и так они препирались некоторое время.
— Речь идет о твоей вражде с Пересом Г., — выдавил наконец из себя Вальдивия.
— Опять двадцать пять, — сказал я, ибо уже знал, о чем пойдет речь. Он, Вальдивия, стал меня убеждать, привлекая множество аргументов, что для укрепления позиций партии нам нужна поддержка временного президента и поэтому я обязательно должен пойти с Пересом Г. на мировую. Да лучше умереть, чем помириться с этим мошенником! Так я и сказал. Я никому не сообщил, что история с часами разрешилась самым неожиданным образом и что эти часы лежат у меня в кармане. Сказал только, что Эулалио Перес Г. — мошенник, потому что так оно и было.
— Сделай это во имя Революции, — стал уговаривать меня Толстяк Артахо и добавил тоном пророка: — Да не убоимся врагов наших.
Я обратился к Герману Тренсе за поддержкой, но он разделял мнение остальных.
— Было бы просто преступно подвергать нас опасностям из-за нежелания сделать хоть малейшее усилие.
Мне стали говорить, как хороши наши дела, как прочны позиции и т. д., и т. п., — одним словом,
