Разбудил я богатыря с трудом. И приходил в себя он тоже тяжело. Это у него в заводе.
Ну а когда окончательно врубился он в то, где и по какой причине находится, принялся тут же у деда расспрашивать в практических целях на предмет того, нельзя ли у них в деревне дом прикупить по сходной цене, ну или там, например, снять. Дед, риэлтором прикинувшись, покумекал и обнадежил, что, дескать, да, что это вполне решаемо, даже очень. Ну и объяснил, куда нам вообще-то топать нужно.
— Вон, — сказал он нам, да еще и рукой показал, — видите, вершина виднеется, Правая Титька, допустим, называется, а слева от нее — поменьше вершина, пускай будет Левая Титька. А между ними распадок. Вот, чтобы в деревню, значит, попасть, прямо на это междутитье идти и надо. Идти прямо и никуда ни в коем случае не сворачивать. Однако.
Да, именно так — изобразив при этом на лице монолизовскую улыбку, что, как известно, сестра родная ухмылке Чеширского Кота, — он нас и напутствовал.
— Идти прямо на распадок и не сворачивать, — как заклинание или девиз повторил я, рассматривая при этом надпись на его выцветшей футболке.
«Просто сделай это» — перевел я и отдал старику воинское приветствие. По-русски лихо, по- американски резко и по-польски — войско польско не сгинело — двумя пальцами.
— И когда она предложит заночевать, соглашайтесь, — добавил вдруг старый.
— Кто «она»? — спросил я.
Но он только рукой махнул — мол, чего болтать, сами увидите.
Мне, честно говоря, что-то в этом невнятном предупреждении не понравилось. Поднапрягли меня как-то все эти дедовы недомолвки загадочные. Была в них какая-то нехорошая предопределенность. А Серега — ничего, не обратил на это никакого особого внимания, а может, как должное воспринял, и только поинтересовался досуже:
— Скажи, отец, а как деревня-то ваша называется?
— Да никак, — ответил старик, — чего ее называть-то, когда других больше нет. Да и ее…
И тут поперхнулся он.
— А-а, ну да, — смутился Серега, сообразив, что опять сморозил глупость. — Земля-то, она на Лягушке.
— Должна быть, — подтвердил, прокашлявшись, дед.
— На Золотой? — уточнил Серега.
— Ага, однако, на Золотой, — стоял на своем дед. — Алтан Мэлхэй, если по-нашему.
— Хорошо еще, что не на Черной Жабе, — проникнулся и я, вспомнив об одной очень старинной легенде, которую сам однажды с бодуна и выдумал.
Ну и на том мы сердечно распрощались со стариком.
И двинули намеченным курсом. Вступив на какое-то подобие проселочной дороги.
Лучше бы нам этого было не делать.
Впрочем, кому-то ведь, как ни крути, всё равно нужно было это когда-нибудь сделать. Чем мы хуже? Тем, что лучше?
А день уже перевалил антракт — солнце добралось до зенита, набухло и тупо заряжало. На небе не было ни облачка, и всё вокруг радостно изнывало от невыносимой жары. И, наверное, поэтому звенело во всю ивановскую натужной последней струной. Да так звенело, что, казалось, вот-вот лопнет.
Все эти бесчисленные цикады-кузнечики от души башметили во все свои балалайки-скрипочки. Бабочки и стрекозы, громко шелестя перепонками, умело трахались на лету. Пчелы, шмели и прочие жужжалки барражировали над цветами и взапой хлебали свой халявный нектар. Ласточки — а может, кто их там знает, и стрижи — с сабельным свистом чертили на невыносимо голубом полотнище свои дурацкие каббалистические знаки. И вся эта вот здешняя суета сливалась в единый звон.
О чем и речь.
Мы шли молча. И шли босиком. По-босяцки то бишь шли. Утопая по щиколотки в горячей пыли одной из тех дорожек, которые были неведомы нашему всему форевер — Саньке Пушкину. И на нее, на дорогу эту, похоже, действительно никогда раньше не ступала нога белого человека. И в этом был особый кайф. И что — по щиколотки, и что — никогда.
Как известно, существуют дороги, которые мы выбираем, и есть те, что выбирают нас. Интересно, думал я, это какая? Долго, надо сказать, думал, минут сорок, но так ничего на этот счет и не решил. Хотя и уповал на то, что, может быть, это как раз и есть та самая счастливо выбранная нами суперпупердорога, которая к тому же подмахнула и сама нас выбрала.
Но тут ведь как — знать-то не можешь доли своей, может, крылья сложишь посреди…
И я спросил Серегу:
— Как думаешь, это дорога, которую мы выбрали, или дорога, которая выбрала нас?
— Это дорога, которую нам показал старик, — ответил он сухо.
Да уж, Серега всегда был реалистом в большей степени, чем романтиком. Он не поэт. Он голимый прозаик.
Вот почему он туфли нес в руках, а я свои мокасины перекинул через плечо, связав шнурками.
Шли бодро. Правда, хотелось пива. Лично мне. Всё же, как ни крути, а лето на дворе. А лето подразумевает наличие пива. Но откуда в этих пределах пиво? Здесь не пиво, здесь — воля. И столько ее здесь, что хоть упейся. А вообще-то мы, наверное, лихо смотрелись со стороны — два таких городских мэна в неслабых цивильных костюмах посреди не протертого от пыли глобуса. А?
