Вспомнив все это, я сделал воду погорячее. И снял с кончика языка жесткую волосинку. Да, точно — я честно всё отработал. Баш на баш. И без обид.
А еще мы с ней разговаривали и курили. Одну на двоих. Одну за другой.
Было неплохо.
Я что-то ей весело врал про себя. Получалось, кажется, складно. Хотя, может быть, и нескладно. Сразу вытащил из бара початый коньяк и не давал себе снизить обороты — кто теперь знает, насколько складно я заливал. Впрочем, она тоже боялась остыть. И не отставала.
И это правильно.
Разве можно сладко тибидох-тарарах, пребывая в параллельных мирах?
Ну а потом — коньяк любого превращает в бунтаря. Что не практично. Да. Но романтично. Он сильно обрубает якоря всему, что неподвижно и статично.
И, наверное, после вот этих чужих читал я ей и свои стихи. Стихи в этом деле у меня всенепременно. Между обязательной программой и произвольной. Что-нибудь про осень. Я люблю осень и не люблю лето. Поэтому в июле всегда пою октябрь. Типа:
Пройдя, зажмурившись, искус —
У ближних что-нибудь оттяпать,
Считаю главным из искусств
Искусство пережить октябрь.
Зудит настырно мелкий бес.
Его, мой ангел, урезоньте,
Пусть край земли и свод небес
Сливаются. На горизонте.
На зыбкой линии огня,
Где молний ломаные спицы,
Где грациозный круп коня
Под Всадником засеребрится,
Где трудно угадать луну
Над озером в листвы ажурье.
Она утонет. Я тону.
В листе. В пятне под абажуром.
Лизнула всполоха слеза
Тумана пудинг.
Октябрь. Поздняя гроза.
Еще всё будет.
И мне припомнилось, что она тоже читала какие-то стихи. Что было несколько чудно. Они это делают редко.
Ей было где-то двадцать пять. И она умела всё. И показала мне всё, что умела. И я тоже не тормозил. Ведь был же когда-то камээсом по акробатике, а эти навыки — они навсегда.
В общем, всё у нас сложилось в этом смысле удачно. Вылизали друг друга с ног до головы.
Приятно вспомнить.
И тогда, под душем, было приятно вспоминать. И сейчас, когда…
И я любил ее.
Не смейтесь.
Я всегда влюбляюсь в тех, с кем. И в тех, кто со мной.
Всегда.
И считаю это правильным — вкладывать часть своей души в того, в кого вкладываешь часть своего тела. Вернее, не то что я осознанно так считаю и типа принуждаю себя этаким образом на все подобные экзерсисы настраиваться. Нет. Это получается у меня само собой. Непроизвольно. Искренне. Менталити, видимо, такой. Такая внутренняя, видимо, у меня организация. Даже если речь идет и не о таком вот — по обоюдной взаимности — случае, а о самой что ни на есть дешевой шлюхе для сброса давки, — всё равно.
Я ведь и про шлюху — как полагаю? Пусть там все дыры у нее донельзя от ста миллионов глубоких и не очень всовываний раздолбаны и все ее пиксели эрогенные до мозолей залапаны, но душа-то где-то внутри еще есть. Теплится. Ведь человек же она. И тут уж тогда: либо люби ее хотя бы чуть-чуточку, когда пользуешь по назначению, либо вовсе не пристраивайся. Не зверюшки же мы, в конце-то концов. А не умеешь любить, не способен на это, разучился — ну так купи себе дуру надувную. Или дрочи. Дрочить можно и бездуховно.
Впрочем, это я всё к себе, конечно, отношу. На себя примеряю. Что касается других, я ни на чем не настаиваю. Дела сакральные. Тут у каждого по-своему.
