предрассветная мгла вязко перетекла в голову и связала своей липкой массой безпокоющие сознание свербящие мурашки. Стало легче. (Или же это коньячок сделал свое дело?) Однако, как только Скреба вернулся в постель и провалился в сон, началось то же самое, если не сказать хуже. Кошмар раскручивался как юла, и наконец достигнув апогея, окончательно вырвал его из сна — до утра.
Голова болела до самого обеда. Появился бухгалтер фирмы Николай Николаевич, пройдошистый, но безмерно талантливый в своем деле.
— ООО «Лето» просит отсрочки платежей, — начал он доклад, — они вообще хотят сделать пожертвование какому-то детскому дому и предлагают нам зачесть это как платеж. Проявите, говорят, человеколюбие и воздастся вам. Что будем делать, Константин Григорьевич?
— Знаем мы их человеколюбие, — устало сказал Скреба, потирая виски и повысил голос: — Никаких отсрочек! Сегодня срок платежа? Пусть сегодня и платят. Хрен им, а не отсрочка. Отзвони им и забей на семь тридцать вечера стрелку в «Октябрьской». Пусть попробуют не рассчитаться: с процентами возьму и с процентами на проценты. Предупреди! Все!
После ухода бухгалтера Скреба до вечера томился в офисе. «Быть может, надо было дать отсрочку? Пусть бы сиротам помогли, — размышляя, мучил он себя. — Но с другой стороны, им только дай слабину, вообще вывернутся из рук. Нет! Хватит на сегодня добрых дел. Хорош!»
В семнадцать тридцать, в сопровождении секретаря-телохранителя Славика, он выехал на вокзал, проводить в Москву нужного человека. Голова все также нудно и протяжно ныла, и даже передавая на словах приветы московским друзьям, он никак не мог отрешиться от этой постылой боли. А ведь сегодня предстояло еще делать дела…
От вокзала они сразу рванули в сторону гостиницы «Октябрьская», где их, должно быть, уже ожидали. Как только свернули с Вокзальной площади, Скреба вдруг глухо застонал.
— Что? — мгновенно среагировал Славик.
— Сердце, что б его… — задержав дыхание, глухо процедил Скреба. — Может быть, не поедем? Не к добру это.
— Да что там? — усмехнулся Славик. — Лохов обуть, какие проблемы? Брось коленки морщить, шеф.
Скреба не любил общение в таком тоне, и все это знали, но Славику он многое спускал с рук, возможно, слишком многое. Впрочем, широкая Славина грудь закрывала от него не только солнце, были ситуации, когда Славик шел за него на ножи.
— Навострились они, лохи, пальцы гнуть, — продолжал Славик, — надо на место ставить — они по жизни пацанам должны.
— Ладно, едем, — выдохнул Скреба, почувствовав некоторое облегчение, — но будь внимательней. Кто его знает…
Джип подъезжал к перекрестку у Торгового центра, и шофер Вова Паленый подал голос:
— Гляньте, бомжи дерутся.
Вова притормозил. На тротуаре, нелепо размахивая руками, действительно молотили друг друга два неопределенного возраста оборванца. Дрались они с какой-то остервенелой отчаянностью, и только то, что силенок у каждого было, что называется, «кот наплакал», не давало им возможности серьезно друг друга повредить. Один вообще так и норовил вцепиться другому в горло, только зубы, как видно, были утрачены в предыдущих жизненных баталиях, и он лишь безпомощно слюнявил противнику ворот грязной фуфайки. Под ногами у них валялась распотрошенная куча картона, по которой они топотали как две загнанные клячи. Очевидно, именно ее-то и не поделили супротивники.
— Вот умора! — хохотал Вова.
— Ладно, — кивнул Скреба, массирую грудь в области сердца. — Некогда. Поехали.
«Все как пауки готовы друг друга жрать, — подумал он, — говорят, что мы бандиты. Вранье, все бандиты. Только большинство боится в этом признаться» Он сосредоточился на предстоящей встрече. Что- то все-таки его безпокоило, а он привык доверять внутреннему чувству тревоги. Да и как иначе? От какой- то малости, от гордого пренебрежения легкими предупредительными постукиваниями из тайной внутренней реальности многие его корешки навечно переселились на кладбище в Орлецы. Дело проверенное: раз стучат, надо делать выводы.
— Вова, Кузнецкую проскочи на раз, на одном дыхании, — отдал он команду.
— Какой базар, — согласился Паленый.
Он так и сделал. Как только с площади Победы они свернули на Кузнецкую, он врубил газ до полика. Больницы справа свернулись в туманную спираль, а пытавшаяся было держаться впереди «шестерка» по кривой шарахнулась в сторону. За решеткой стадионной ограды закрутилось широкой зеленой лентой футбольной поле, и впереди завиделся светофор на перекрестке, а там уже и гостиница… Но Паленый вдруг экстренно тормознул, так что Скреба сунулся лбом в переднее сиденье.
— Ну, ты… — хотел он ругнуться, но, увидев впереди препятствие, осекся и издал звук рвущегося из баллона газа: — Ч-ч-ч-ч-и-и
Впереди двое мужиков толкали прямо поперек улицы обдолбанный зеленый «Москвич». Джип от резкого торможения повело задом направо и в это мгновение, под дикий визг резины, Скреба успел заметить злые кавказские глаза и нацменкий нос одного из мужиков.
— Шухер! — успел закричать он, прежде чем увидел, как голова Паленого вспыхнула пышными красными брызгами. Лобовое стекло забелело десятками дыр. Славик уже выпал наружу и лупил из «Калаша» (нет, классным он все-таки был пацаном: его белая рубашка вовсю цвела большим багровым цветком, а он, сжав зубы, лупил и лупил в сторону ржавой зеленой коробки), — все это уже случилось, а Скреба никак не мог выбраться наружу; он словно плыл сквозь густой вишневый сироп, захлебываясь его приторно-сладким вкусом; он и сам истекал этим сиропом и словно таял, уменьшаясь и уменьшаясь…
«Ранен, я ранен», — запоздало догадался он и, испугавшись, рванулся и выкатился, наконец, прочь из автомобильного салона наружу. Славик метрах в десяти скреб руками по асфальту: это была агония. Он уже не стрелял… Да и чем? Брошенный автомат валялся метрах в трех от него. Рядом распластался ниц мужик из «Москвича», а второй на четвереньках подползал, волоча за собой автомат … Скреба щелкнул предохранителем «Макарового», который на автопилоте зацепил из-под сидения авто при падении, и дрожащей рукой, ловя дергающую цель несколько раз нажал на курок. Выстрелов он не услышал, только глухое цоканье, как это бывает при пустом магазине. «Осечка?» — испугался он, но увидел, что кавказец дернулся, поймав-таки свинец, и сунулся лицом вниз. Скреба подполз к убитому, перевернул, и, рассмотрев, узнал — Саид, базарный бригадир… «Да чтоб вас, апельсинники хреновы» — истончаясь сознанием, разразился он ругательством и почувствовал, что уплывает в сладкое вишневое облако. «Нет, не сейчас, — взмолился он, — только не сейчас». Он стянул себя внутрь в тугой узел. «Боль? Пусть. Плевать на боль! Плевать на все! Надо идти». Это было громко сказано — идти. Он полз медленно и неуклюже, но уже не ощущал этого, так как постепенно утрачивал представление о времени и пространстве. Его сознание сейчас способно было удерживать лишь выбранный ранее ориентир — кусты у холма, на котором колесо обозрения, — и упрямо побуждать ноги и руки не прекращать движения… Он пересек таки пустынную аллею (странным образом, совершенно безлюдную) и добрался до кустарника. «Все, — вздохнул он, и перевалился на спину, — все…». Как раз в этот момент из-за густой акации вышел некто высокий, и стройный в длиннополом черном распахнутом пальто. Был он очень быстр в движениях, а в руках держал странный молоток с длинной ручкой и искривленными, загнутыми вниз, концами. Через мгновение он уже завис над лежащим навзничь истекающим кровью Скребой и взмахнул рукой… В последний момент тот открыл глаза, и прежде чем железное жало ледоруба вонзилось ему в лобную кость, успел встретиться взглядом с неподвижными черными глазами героя минувшей эпохи молодым красавцем Рамоном Меркадером дель Рио…
Из дневника Антона Бушуева, 27 мая…
Вчера я был у Гриши. В последний момент отложил встречу с А., хотя уже и протокольная бутылка водки лежала в кармане (С А. без нее, ну, никак). Что-то вдруг нахлынуло — эдакое. Засунул злодейку в стол и пошел. На выходе чуть не зацепился за флуктуирующую ауру Гены Хлобыщинского — этакая метафизическая фигура, растекшаяся взглядом по всем параллельным измерениям. Бедолага…
По пути думал о Грише. Трудно, ох как трудно относиться к незрячим адекватно — все время в чем-то
