железнозубый Чингисхан в тропических шортах милитаристски-синего цвета. И в силу азиатской мудрости своих предков, Быстов никогда не обижается, если мы говорим: «...после войны границу перенесли. А так бы ты китайцем родился...».
Так что если Быстов заявляет, что сбежал с вахты за картошкой, значит, так оно есть на самом деле. Но зачем?
Я замер, раззявив рот в немом удивлении, глядя на Быстова как бедуин на кофеварку.
— За картошкой, — повторил Быстов. — Командир послал.
И скрылся, растворяясь в сумерках, наступление коих в южном Вьетнаме сравнимо с кирпичом, летящим тебе на темечко с высоты седьмого этажа.
— Интересно, — сказал я сам себе, спускаясь в прохладу внутренних помещений, — а зачем командиру картошка?
Перед глазами тут же встала картина: командир, голый по пояс, под проливным тропическим дождем, ежевечерне поливающим наш корабль, жарит картошку на крохотной электрической плитке, воткнув трезубую вилку прямо в розетку корабельного освещения. А старший матрос Быстов, действуя совместно со своим наблюдателем, прыгают вокруг, защищая сковороду от холодных тяжелых капель и уворачиваясь от шипящих брызг жира. Сюрр, бред, то есть. Но скажите мне, пожалуйста, зачем командиру, исполняющему в данный момент необременительную, но весьма необходимую должность обеспечивающего офицера и находящемуся, в связи с этим, на мостике, или поблизости, картошка? А если и нужна, вдруг, то неужели за ней сбегать некому? Кроме вахтенного сигнальщика?
— Быстов за картошкой пошел, — объявил я нашим, зайдя в кубрик.
— Угу, — ответили наши. Невозмутимые как могикане.
И снова зашлепали картами. На кону стояли целых два коробка спичек — сумма внушительная, для курильщиков, коих у нас хватало, в особенности.
На флоте, как известно, день считается напрасно прожитым, если ты ближнего невинно не натянул, не пошутил, в смысле. А пошутить мне хотелось. Еще как хотелось. Вообще-то я сам еще не знал, что придумаю, как совмещу Быстова, командира и картошку на мостике, но тема была весьма и весьма перспективной.
— Говорит, командир послал, — слегка поиграл я «наживкой».
— Ну? — сказали наши, отвлекшись на минуту.
— Черт его знает, — сказал я, присаживаясь рядом. — Сдайте на меня.
И кинул в банк пять спичек — обычную ставку.
Клюнуло! Клюнуло! — Я старательно прятал ликование, делая вид, что заинтересован раскладом.
А на их лицах, медленно, как изображение на фотографии, проявлялось сомнение. Пока еще только тень сомнения, но с каждой шлепнутой на стол картой оно крепло. Крепло! Не хуже чем наша оборонная мощь.
— Гм, — нарушил напряженную тишину Ванька Вишневецкий. — Упал. — И сбросил карты в колоду. — А зачем ему картошка?
— Быстову? — подыграл я и бросил в банк еще пять спичек. — Дал дальше.
— Кэпу, — пояснил Ванька, пытаясь заглянуть в карты соседа.
— Ну-у... — старательно протянул я, надеясь, что не переигрываю. — Быть может, жарить будет.
Все дружно хохотнули. Очевидно, каждый в этот момент представил сам процесс жарки. И вправду, смешно.
— А может и пожарит, — снова сказал я. Теперь уже задумчиво, так, мне казалось, будет правильнее. — Он такой.
Я ждал. Ждал, когда вступит в разговор Вовка Ряузов — человек, твердо уверенный в том, что знает все. И лучше всех. Откровенно говоря, я всегда завидовал таким уверенным. Как здорово было бы думать, что всегда прав. Эх, был бы я таким...
Дождался. Вовка Ряузов сделал соответствующее моменту лицо и сказал, старательно выдерживая пренебрежительный тон:
— Картошка, матросу третьего года службы необходима для... — Он набрал в грудь побольше воздуха, готовясь, видимо перечислять, а я мысленно возликовал. Уж если Ряузов принялся за глубокомысленные размышления... Это значит все. Значит, день прожит не зря.
М-да-а! Теперь, даже захоти я повернуть процесс вспять, это уже будет невозможно. Теперь меня уже никто не слушает, ибо каждый по самую макушку проникся идеей того, что картошка командиру действительно нужна. А на мостике в особенности. А доверить ее транспортировку кому-то, кроме Эдьки Быстова будет попросту преступным.
— Вскрываемся? — предложил я, бросая в банк последние свои спички.
— А? — сказали наши, чьи мысли были целиком заполнены Быстовым и картошкой.
Быстов появился в кубрике как по заказу, то есть абсолютно неожиданно. Пройдя между коек и шкафчиков, безмолвный как привидение, он медленно опустился рядом с нами и тяжело вздохнул. А с лица его тем временем сходило выражение «видывал я всякое».
Карты были забыты. Все молча смотрели на Быстова, выискивая на его азиатском лице подтверждение своим догадкам.
Выражение «видывал я всякое» дошло до своей критической точки и плавно перетекло в «но такого...». Губы Быстова разомкнулись...
— А он сказал «картошки принеси», — промолвил наш герой неожиданно.
Все тут же поняли кого имеет в виду Быстов, говоря «он».
— Я думал... — продолжил Быстов. — А он взял картошку и начал во вьетнамцев кидаться.
Наши расхохотались.
— А ты думал жарить будет? — спросили у Быстова сквозь смех.
Нет, конечно же, Быстов не думал, что командир будет жарить картошку. (Как же, делать ему больше нечего). Но и такого не ожидал.
Вот тут необходимо кое-что пояснить. Как только наш героический ПСКР вошел в бухту, со всех сторон к нему кинулись местные жители — на длинных и узких как ножи моторных лодках. Были они мелкими, желтокожими и одетыми с поистине милитаристской роскошью. Кто в бушлате, кто в шинели, кто в КЗИ — этом химическом противозачаточном средстве. И все эти не пойми какого флота воины орали, когда хором, когда в разнобой: «Корифана, корифана! Длинный пальто, длинный пальто давай!». «Длинный пальто» — это шинель. Взамен предлагали всякую ерунду — от духов местного разлива (на кой они черт?) до каких-то разукрашенных сумок. Менялы, если им отказывали, не сильно отчаивались, а ждали ночи. Ночью они, используя опыт многолетней войны против оккупантов, сначала французских, потом американских, проникали на корабли и воровали все, что плохо лежит. Причем, то, что у товарищей по соцлагерю, нас, то есть, патроны холостые — они сообразили в один момент. И автоматов не боялись. Пожарная система — шланги, брансбойты и все, что к этому прилагается — себя тоже не оправдала.
Вот тогда и родилась в, прикрытой тропической пилоткой, голове командира идея о картошке.
— Прожектор, — продолжал Быстов, размахивая руками. — Один светит, а остальные — картошкой! Как на войне — брызги, свет, а если попадешь...
Мы, то есть сигнальщики тут же воспылали желанием своими глазами увидеть и поучаствовать. И, правда, как на войне. Прожектор, брызги. Весело. Не знаю как вьетнамцам, но нам очень.
— Второй боевой смене на вахту заступить, — торжественно произнес вахтенный офицер. Корабельная трансляция разнесла его слова по всем закоулкам нашего «дредноута».
Мы — я и Вовка Ряузов — изображающие сигнальную вахту, весело ввалились на ГКП, собираясь доложить вахтенному офицеру, что Быстов может идти спать.
Старый вахтенный офицер — минер, передавал в тот самый миг свои обязанности новому вахтенному офицеру — помощнику. Мы, ожидая своей очереди, с удовольствием выслушали обрывок их диалога.
— Менялы к кораблю подходят, — говорил равнодушный минер сонному помощнику. — Сигнальщики в них картошкой кидают.
Услышав последние слова, помощник заметно оживился. Он встрепенулся как большая птица и писклявым голосом поинтересовался:
