доброкачественность: «они исправились» настолько, что «к ним идут» их принципиальнейшие враги. Этим он помогает им, но обманывает всех остальных и самого себя; и потому совершает акт в корне фальшивый и вредный.
Своим возвращением он, во-вторых, предает себя, бывшего борца, в руки злодеям. Он оказывается человеком, добровольно подавшим донос на самого себя и явившимся к отбыванию «высшей меры наказания». Если большевики убьют его, то поступок его получит значение малодушного, сентиментального и (по отношению к России) предательского непротивленчества. Если же они позволят ему дышать, то надзор их все равно поставит его в невозможность работать, бороться и служить России. Поэтому возвращающийся выходит из ряда борцов; он сдает позицию без боя и совершает акт политического мазохизма.
Наше «расхождение» с большевиками совсем не «тактическое» только, как у социалистов; и не «программное» только, как у левых партий. Для нас эта борьба не сводится к «политике» и не исчерпывается «экономикой». Для нас это прежде всего вопрос религии, духа и патриотизма; а все остальное — есть лишь необходимое последствие и проявление главного. Поэтому и вопрос о «моем переезде с одного места на другое» не имеет ни для кого из нас центрального значения. О, мы умеем любить родную землю и родной быт не меньше, чем другие! Но примиренно принять «землю» без родины, или «быт» без духа, согласиться на поругание, унижение и искоренение России, и все только ради того, чтобы подышать родным воздухом, взглянуть на родные храмы и леса и поговорить с измученными братьями (которых мы, вот только что глупо предали своим возвращением)… — для этого у нас не хватает ни сентиментальности, ни подлости, ни глупости! Не хватает теперь; и не хватит до конца…
И пусть не говорят нам, что мы «боимся» вернуться. Нет, мы не боимся и не прячемся; мы только продолжаем борьбу. Нас не страшила смерть ни в кубанских степях, ни в одиночках «особого отдела»; не устрашит и впредь. И именно поэтому мы будем хладнокровно выжидать благоприятного момента для… нашего возвращения!
Те, кто уговаривают нас «возвращаться», морально обязаны ехать первыми и ехать немедленно; право уговаривать они получат только там и пусть они говорят оттуда. Но они сами не едут; и предпочитают уговаривать отсюда. Им естественно ехать туда, ибо, как они ныне сами уже признают, между ними и большевиками различие не качественное, а только в степени и в оттенках. Но они не едут, а зовут только нас.
Знают ли они, чтó предстоит возвращающемуся белому, если он не унизится до сыска и доносов? Не могут не знать…
Значит сознательно зовут нас на расстрел? Не потому ли, что боятся нас и нашего «фашизма», и желают нам гибели? И нашими телами рассчитывают завалить «ров гражданской войны»?
И если мы услышим еще этот лепет о том, что «сатана эволюционировал» и что «теперь можно уже ехать работать с ним, помогать ему, договориться с ним, служить ему… вот только бы он сам захотел пустить нас к себе» — будем спокойно слушать и молча делать выводы: ибо говорящий это сам выдает себя с головой…
Такова должна быть наша позиция и наша белая работа за рубежом…
И делая ее, мы будем уже не только верными сынами России, но и строителями ее.
И если от этого строительства Господь отзовет кого-нибудь из нас до возвращения, то последний вздох его будет принадлежать ей, нашей неутраченной родине.
И вздох этот будет послан ей не из «пустоты» и не из «темноты»…
Да живет же наша чудесная Россия!
Примечания
1
Ген. А. И. Деникин. Очерки Русской Смуты. Том IV. стр. 207.
