— … А я им говорю — глупые, не живут ведмеди на деревьях в дуплах. А греки знай своё долдонят — мол, ихний брат монах какой-то, имя вот забыл, самолично видал, как ведмедь в дупло спать лез, и о том в пергаменте отписал. Я смеюсь — это же он мёд жрал, глупые…
Кирилл Синица болтал, стуча зубами. Ратибор терпел, только чуть морщился. Впервые они остановились на ночлег ночью. Без проводника, по незнакомой местности, да ещё по такой, двигаться было возможно только днём.
… Ратибор хмурился, разглядывая стрелу, вынутую из пробитой руки. Острое, длинное, зазубренное жало. Хорошо, что стрела прошла насквозь, переломил — и всё.
Только вот древко татарской стрелы почему-то пахло тухлятиной. Отчего бы?
— Давай спать, Кирила. Завтра до свету встанем, может, сколько пройдём…
Поп-расстрига замолк, но зубы тихонько стучали. Плохо, ох, плохо. Витязь знал, что будет дальше. Озноб сменится жаром, раненая рука к утру станет толще ноги… Если завтра не найти доброй знахарки — участь Кирилла Синицы незавидна.
— Госпожа моя, придётся-таки нам до Торжка пробираться. Не смогем мы без провожатого идти до Волока.
Про себя Ратибор добавил — и воеводу Торжокского предупредить надобно. Хотя — что толку? Небось давно караулят ратники на стенах, выглядывают… Нет подмоги.
Кони медленно пробирались сквозь сугробы и валежник, осторожно переступая ногами, нашаривая твёрдую дорогу. Медленно, слишком медленно двигался маленький караван. Покойный Олекса был прав — ночью тут и медведь не пролезет, не то что кони.
Ратибор думал. А собственно, о чём думать? С гибелью проводника выбора у них не осталось. Здешних лесов витязь уже не знал. И на Городецко поворачивать поздно, теперь это будет уже не крюк, а возвращение. Одна надежда — добраться до Торжка, благо уже рядом.
Сзади негромко застонал Кирилл Синица. Вот и ещё одна задача. После того, как поп-расстрига спас — спас, спас, чего там! — молодую княгиню, витязь не мог просто так оставить его.
Ратибор даже не смел молиться. Он же обещал Господу, что далее справится сам. И вообще витязь полагал, что если слишком часто беспокоить Господа по разным пустякам, тот вскоре вообще перестанет слушать зануду, подобно тому, как, не выслушав, выбивают вон с княжьего двора уже известных кляузников и попрошаек.
Деревенька вынырнула как из ниоткуда. И дворов-то всего с дюжину. Ратибор истово перекрестился, чего обычно не делал. Хорошо, что не стал молиться. Вроде как Бог и сам понял, насколько им худо.
Но тело, давно приученное не доверять счастливым случаям, уже тянуло повод на себя. Витязь предупреждающе поднял руку — стой!
Он жадно вглядывался в лежавшую перед ним деревеньку. Беззащитная, как котёнок в лукошке, деревушка-весь утонула в сугробах. Над крайним домишком тянулась вверх струя дыма. Послышался детский смех, и малые ребята гурьбой вывалились за околицу. Слава Богу. Больше всего витязь опасался увидеть уже столько раз виденную картину — мёртвые разорённые избы…
Сзади вновь тихонько застонал Синица — видать, нестерпимо болела рука. Сердце Ратибора опять защемило — а ну, как нету тут толковой знахарки? Деревушка-то всего ничего…
Он толкнул пятками коня, и Серко, фыркнув, бодро потрусил к человечьему жилью.
Маленькая сельская хижина тем не менее как-то ухитрялась выглядеть чистенькой и опрятной. В углу возилась с каким-то отваром деревенская знахарка, маленькая и юркая, как мышка.
Кирилл Синица лежал на лавке, накрытый тёплой волчьей шубой. На лбу раненого выступили крупные капли пота.
— Ну что скажешь, бабонька? — первым не выдержал Ратибор.
Знахарка всё возилась со своим отваром, вроде и не слыша вопроса.
— Не слышу ответа! — чуть повысил голос Ратибор.
— Меня Лукерьей Петровной звать, между прочим — сварливо отозвалась знахарка — И неча тут громы метать, витязь. С татаровьями свою круть проявляй, а не с бабами деревенскими!
— Учту, Лукерья Петровна — усмехнулся Ратибор — Однако ответь…
— Выдь-ко на миг, витязь — знахарка сняла котелок с огня, поставила на стол, накрыв крышкой. Ратибор покосился на княгиню, недвижно сидевшую у огня на лавке. Глаза были закрыты, но по чуть заметному трепету длинных ресниц витязь понял — молодая женщина не спит. Он ещё раз обвёл глазами помещение. Вроде как угрозы княгине тут ждать неоткуда.
— Я коней взгляну, матушка — обратился он к княгине, и та чуть кивнула, не раскрывая глаз. И только тут до Ратибора вдруг дошло по-настоящему — да как это она ещё в сознании держится? Чудо…
— Плохо дело… как тебя по батюшке-то?
— Ратибор Вышатич я.
— Плохо дело у товарища твово, Ратибор Вышатич. Руку надобно резать.
Знахарка смотрела бесстрашно, прямо.
— Иначе никак? — медленно осведомился Ратибор.
— Ежели бы вчера… А сегодня никак. В кость гниль пошла уже. И скажу ещё — руку отымать надобно прямо сейчас. Иначе и это не поможет. Похоже, стрела та была с трупным ядом, витязь.
Ратибор помолчал, скрипя зубами. Понятно…
— Что от меня требуется, Лукерья Петровна?
Знахарка чуть усмехнулась.
— Ты и будешь мне помогать, Ратибор Вышатич. Сейчас маков отвар остынет малость, напоим товарища твово, и начнём.
Она ещё чуть помедлила, явно колеблясь.
— Говори уже, не боись — мрачно подбодрил её Ратибор.
— А я и не боюсь, витязь — сверкнула глазами знахарка — тот ли страх ныне по Руси бродит? Ты мне вот что скажи. Госпожа твоя непраздная…
— Откуда знаешь? — удивился витязь. Вроде незаметно никак…
— Вижу — усмехнулась Лукерья — Не слепая, чать. Так я про что… Не скинет она ненароком? А то у меня другой половины в избе нету… Может, ей покуда у кого ещё побыть малость?
Теперь заколебался Ратибор. Мысль здравая вообще-то. Негоже молодой женщине смотреть на то, что тут сейчас твориться будет. Может, и вправду?..
Но внутри у витязя уже всё вставало на дыбы. Весь его опыт телохранителя восставал против этого. Оставить княгиню в чужом доме без пригляду! Нет!
В памяти всплыло видение — внимательные, без тени страха глаза.
«Которых бить, Вышатич?»
— Нет — тряхнул головой Ратибор — Того, что она уже повидала… отрезанной рукой меньше ли, больше ли. Здесь останется она.
— Тебе видней, Ратибор Вышатич — колдунья потупила глаза — Ну что ж, пойдём.
— А-ыыы! Ироды! А-иии! Татары проклятыи-иии! Оооо… Душегубы, убивцы!
Привязанный к столу Кирила Первеич пытался дрыгаться, так, что сыромятные ремни скрипели, а сбитый из толстых тёсаных плах стол ощутимо потрескивал. Крепчайший маковый отвар сделал своё дело лишь наполовину — лишил пациента ума-рассудка. Нет, вначале всё вроде бы было нормально, но когда деревенская знахарка начала споро пилить косторезной пилкой кость, пациент проснулся и сейчас костерил своих мучителей в хвост и в гриву.
Перед началом операции знахарка строго велела витязю снять всю дорожную одежду, затем отыскала
