где-то чистую льняную рубаху, длиною аж до колен, и повязать голову чистым платком, причём на сарацинский манер — так, что остались открытыми только глаза. Сама она тоже переоделась в такую же сорочку, да ещё замоталась в свежий платок, оставлявшим открытым только лицо.
— А-ииии!! Людоеды!! О-иии!! Волчцы лютые!!! Мать вашу за ногу так и растак!!!
В тесной хижине было очень жарко, пламя горящих сосновых поленьев металось по добела выскобленным стенам и низкому дощатому потолку. Очаг у колдуньи был примечательный, с глиняным колпаком, вроде громадного кувшина без дна, собиравшим дым в трубу, так что в избу он совсем не попадал. Кроме очага, в углу притулилась ещё и низенькая печь с лежанкой, и тоже с трубой. Не такая уж бедная эта Лукерья Петровна.
Ратибор мельком взглянул на обеих женщин. Лицо знахарки, плотно повязанной до шеи чистым белым платком, покрылось мелкими бисеринками пота, и Лукерья то и дело взмахами рукава утирала этот пот. Лицо княгини вообще блестело от пота, брови страдальчески сведены домиком, но она держалась.
Княгиня Лада не только не испугалась происходящего, но и приняла деятельное участие в самой операции. Правда, ей тоже пришлось снять дорожную одежду и надеть на голое тело такую же рубаху, а на голову кусок чистого холста — ведьма была непреклонна.
— Жир давай!
Ратибор торопливо поднёс черепок с растопленным барсучьим жиром, сдобренным ещё каким-то зельем. Колдунья начала обрабатывать культю.
— О-ох… Пи-ить…
Ратибор вопросительно взглянул на знахарку, та чуть кивнула. Витязь взял ковшик с маковым отваром, поднёс к губам пациента. Кирила Гюрятич жадно заглотал, булькая.
— Хватит, хватит, это тебе не вода! — осадила Ратибора знахарка — Воды теперь дай ему!
Ратибор торопливо поменял ковш. Кирилл Синица подмены, похоже, не заметил.
— Повязку давай!..
— …Чего, Ратибор Вышатич, не спишь?
Знахарка сидела перед низеньким зевом печи на крохотной скамеечке, как никогда похожая на мышку, настороженно замершую перед норкой. Юркими, неуловимыми движениями она то подкладывала веточки и щепки в огонь, то помешивала в горшке кашу.
— Уснёшь тут… — проворчал витязь, скидывая ноги с лавки, куда устроила его на ночлег гостеприимная хозяйка.
Разумеется, он лукавил. Если бы можно было, он сейчас проспал бы как минимум сутки, не просыпаясь.
Если бы только это было возможно…
Княгиня Лада, окончательно выбившись из сил, буквально свалилась. Сейчас она спала на печке, дышала легко и ровно, и лицо её, утратившее уже въевшееся непрерывное страдание, в полутьме выглядело донельзя юным и прекрасным. И даже не видно отсюда тёмных кругов под глазами…
Кирилл Синица посвистывал носом. Железный малый! Тяжёлый наркотический сон у него плавно сменился здоровым младенческим.
— Слышь, Ратибор Вышатич… Может, передохнёте с госпожой хоть один день? Её ж уже ветром шатает. Отоспится на печи…
Витязь тяжело встал, направился к двери. У самой двери остановился.
— Нельзя. Никак нельзя, Лукерья. Сейчас поедем.
— …Ха, это ж разве что! Вот раз со мной было — опились мы с братом Савватием греческим вином — вот где было тяжко… Да хуже того, наутро ничего не осталось, поправиться. И денег ни медяка! Так что брат Савватий, он пожиже меня будет, ажно взмолился — добей, грит, меня, Кирилушка, вона кочерга в углу стоит… Нету сил терпеть муки адовы! А лучше сыщи вина, где хошь!
Женщины прыснули. Ратибор тоже ухмыльнулся в бороду, чувствуя немалое облегчение. Несмотря на изрядную слабость, Кирилл Синица уже не лежал на столе, а полулежал на лавке, на мягком ворохе тряпок и овчин, покрытом чистой холстиной. И даже вкушал из горшка свежесваренную ячневую кашу, заправленную топлёным маслом, не совсем ещё твёрдо, но уверенно орудуя уцелевшей правой рукой. Похоже, здоровье книжного человека и впрямь было несокрушимо, ему не могли повредить ни пребывание голым на морозе, ни лошадиная доза крепчайшего макового отвара, ни ампутация, ни даже греческое вино.
— Ну и как? Нашёл вино-то? — подала голос Лукерья.
— А то! Вишь, какое дело — они все хитрые, греки-то. Блюда у них в харчевнях оловянные, да все на цепях прикованы — это чтобы всякая голь перекатная не стащила ненароком. Ну да от русского человека разве убережёшься? Уж я хозяина и так, и этак — отмолю, мол, Бога за тебя, добрый человек, не дай помереть со товарищем. Или хоть отработаю, чего скажешь! А он знай башкой качает, смеётся — работников, грит, у меня хватает и без вас, дармоеды, а молиться я и сам умею. Ну ладно… Приглядел я в кухне котёл медный — здоровенный, зараза, что колокол! Улучил момент, и наверх с ним, в горницу, где мы с братом Савватием обретались. Слышу маленько погодя внизу — шум, крик, хозяин повара и слуг лупит почём зря. Тут я и возник — не бей христианские души, говорю, помогу я выручить котёл твой… Он на меня, но тут я уж ему твёрдо — не имеешь права руку подымать на слуг Господа нашего, а ежели хочешь знать правду — наказал тебя Господь малой карой за то, что глух остался к гласу страждущих и мающихся… Но всё ещё поправимо, слава Богу. Тут хозяин засмеялся, рукой махнул и выдал нам с братом Савватием изрядный кувшин вина, для поправки и просветления…
Женщины снова прыснули, засмеялись. А Кирилл Синица внезапно посерьёзнел, откинулся на своём ложе.
— Ладно всё-таки, что щуйцей я тогда стрелу-то словил[5]. Переучиваться писать-то другой рукой в мои года уже тяжко.
Теперь Ратибор смотрел на книжного человека с изумлением. Вон о чём думает, в его-то положении.
— Так мыслишь, ещё понадобится тебе умение сиё, Кирила Гюрятич? — медленно спросила княгиня. Ратибор мельком взглянул — ни тени улыбки на её лице.
Кирилл Синица тоже помедлил.
— Пойми, госпожа моя… Конечно, в наши дни человек и с верой может пропасть запросто, чего уж… Но ежели кто без веры — тот пропадёт точно. Надеяться надо всегда.
— … Нет, госпожа моя. Никак невозможно. И Лукерья вон то же бает — не сдюжит он дороги. Никак не сдюжит.
Княгиня молчала, долго, кусая губы. А что тут скажешь. Действительно, как ни крепок Кирилл Синица, а надо ему отлежаться хотя бы несколько дней.
— Сколь ему лежать?
— Неважно. У нас и единого дня нету в запасе. Поверь мне, госпожа моя.
— Это что же, Вышатич… Выходит, мы их бросаем тут на поругание… На смерть лютую оставляем.
Ратибор смотрел на молодую женщину угрюмо, но глаз не отводил. Откуда ей знать…
— Послушай меня, госпожа моя. Ведомо ли тебе, что я служил у мужа твоего сотником ранее?
— Ведомо, Вышатич.
— Так вот. Было одно ратное дело, когда князь велел мне отход прикрывать. И остались мы с неполною полусотней против орды половецкой. И покуда половцы рубали нас в капусту, князь Рязанский с ратью успел через реку переправиться. Прав ли он был, как мыслишь?
Княгиня смотрела снизу вверх, огромными сухими глазами.
— Не знаю, Вышатич.
