— Наступать надо немедленно, мой Повелитель! — названный Джебе сверкал глазами — Каждый день позволяет урусам накапливать силы, собирать воинов и укреплять стены Ноугорода. Идёт весна, дороги тают… Немедленно брать Ноугород!
— Я слышал и понял, мой храбрый Джебе — отозвался Бату-хан — Что скажешь ты, могучий Бурундай?
Сухощавый, темнолицый Бурундай помедлил, обдумывая слова. В шатре Повелителя Вселенной каждое слово стоит очень дорого…
— Опасно, мой Повелитель. Ноугород мы возьмём, но вот обратно… Обратно придётся плыть на урусских лодках, не иначе. Но с другой стороны — это же несметные богатства! Я бы рискнул…
— Я слышал и понял тебя — наклонил голову Бату-хан — Ну, а что скажешь ты, мой верный Сыбудай, хитрый, как тысяча лисиц?
Старый монгол, с рожей, не мытой от рождения, неторопливо прихлёбывал китайский зелёный чай и морщился. Он начинал ещё с самим Чингис-ханом, и авторитет его у Бату-хана был огромен.
— Я всегда желал тебе добра, и только добра, мой Бату…
Бату-хан чуть заметно поморщился. Любому другому такое обращение стоило бы ох как дорого… Но Сыбудаю порой прощалось и большее.
— Как ловят обезьян китайские горные охотники? Они насыпают в тыкву сладкий изюм, обезьяна находит тыкву, суёт туда лапу… Всё. Лапа, сжатая в кулак, обратно не лезет, а бросить изюм обезьяна уже не в силах. Даже когда видит охотника, приближающегося к ней.
Старый монгол снова отхлебнул из пиалы.
— Так вот. Ноугород — это тыква, полная изюма. Но разве мы обезьяны?
— Я слышал и понял тебя, мой Сыбудай.
Бату-хан протянул руку и ударил в большой гонг. У входа возникли ханские нукеры.
— Объявите всем мою волю! Мы возвращаемся домой!
Яркое весеннее солнце било в разноцветные венецианские стёкла, и от этого вся горница казалась необыкновенно нарядной, праздничной какой-то.
Ратибор ещё раз оглядел снаряжение, разложенное на столе. Вроде всё…
Он взял тяжёлый лук, сработанный знаменитым мастером Лесиной, согнул, уперев в пол. Лук сохранил всю свою могучую силу. Оставалось только натянуть тетиву. Тетиву тоже возьмём новую, и ещё одну в запас… Нет, две в запас…
— Готовишься, Вышатич? — княгиня Лада сидела у окна, но в окно не смотрела — смотрела на Ратибора.
— Готовлюсь — серьёзно ответил витязь, пробуя натянутую тетиву. Да, эта не подведёт…
Помолчали. Княгиня отвернулась к окну, задумчиво провела пальцем по стеклу.
— Чего это Ждан бежит сюда… Не иначе, татары подходят… Я спасибо тебе сказать хочу, Вышатич.
— За что, госпожа моя?
— За всё. Да хоть вот за дом сей — она коротко рассмеялась — Две недели поживём в достатке…
В горницу без стука ввалился запыхавшийся Ждан Борисыч. Шапку купчина где-то потерял, не иначе.
— Такие вести, матушка княгиня… Слышь, Ратибор Вышатич… Повернул назад Батыга-то, от Игнач- креста вспять подался… Живём! — и он счастливо рассмеялся, закинув голову — Эх, братцы!..
Княгиня Лада сидела, вытянувшись, как струна, и из-под закрытых век текли слёзы.
— Всё… Всё, Вышатич… Неужто всё?
Она вдруг разом обмякла, и витязь едва подхватил её, падающую с лавки. Ещё миг, и Лада уже рыдала на его груди, рыдала взахлёб, как обиженная девчонка. Слёзы лились потоками, и витязь будто чувствовал, как со слезами этими выходят из неё морозные ночи, проведённые в седле, обгорелые развалины, надетые на колья изгороди младенцы, скрюченные пальцы, тянущиеся из сугроба… Как выходит наружу накопившаяся смерть. Будет жить, теперь будет жить, думал Ратибор, а рука гладила и гладила её по голове.
— О-ой, Рати…и…борушка, не могу я-а-а!!!
— Ну всё, всё уже — витязь всё гладил и гладил её по голове — Всё уже, всё…
— Вот это грамота купчая на дом, другая такая у посадника. Послухи[8] Ждану известны, люди честные, всё сделано по закону — Ратибор рассмеялся хрипло — Поистине, кому война, а кому мать родна. Сроду бы не купить такой терем…
Молодая женщина смотрела на него огромными, сухими глазами, без улыбки, и Ратибор осёкся.
— Вот это — он протянул ей кошель, слегка подкинув на ладони — семьдесят гривен. Себе я малость оставил, не обессудь. В дороге мало ли… А служанку тебе Ждан найти обещался…
— Далёко собрался, Вышатич?
Витязь помолчал, взвешивая в пальцах стрелу с чёрным оперением. За эту стрелу он отдал три гривны, неслыханно… Зато собака, которую тот черномазый колдун-магометанин чуть уколол кончиком этой вот стрелы, издохла, не успев гавкнуть…
— Последний наказ князя моего исполнил я. Ты в целости, жива и здорова. Осталось исполнить ещё один, госпожа.
— Какой наказ?
Он осторожно надел на стрелу длинный и узкий чулок из тонкой провощённой кожи, убрал её в тул, застегнул. Умная, сама поймёт…
— Когда выходишь? — голос у княгини сел.
Ратибор помолчал.
— Сейчас, госпожа моя. Думал взять запасного коня, да не решился. Выдаст сдуру… А на одном Серке-то догнать не просто будет… Уйдут в степь, и всё тогда… Так что не обессудь, если что не так.
Она смотрела на него огромными сухими глазами.
— Но ты вернёшься? Ведь вернёшься, да?
Ну что ему стоит сейчас сказать: «Знамо, вернусь»…
— Вернись, Ратиборушка…
— Не надо, госпожа. Права ты, опять права. Кто-то ведь должен убить Бату-хана?
Примечания
1
Вятший витязь — телохранитель князя
2
В разведке
