И киснет критическое молоко в них, но что же другого им делать троим? Вот разве маниакальный полковник их поведет за конем своим. А нам наплевать — неприятен, рекламен кому-то угодный критический вой, и я — если мне позволяет регламент — продолжу мон_о_лог растрепанный свой. Мы подняли руки в погоне за словом, мы пишем о самых различных вещах, о сумрачных предках, о небе лиловом, о белых, зеленых и синих прыщах, о славных парнишках, — и девочкой грустной закончим лирическую дребедень, а пар «чаепитий», тяжелый и вкусный, стоит, закрывая сегодняшний день. Обычный позор стихотворного блуда — на первое — выучка, звон, акварель, и вот преподносим читателю блюдо — военный пейзажик a la натурель. А в это время заживо гниющего с башки белогвардейца каждого зовут: руби и жги. Последнее коленце им выкинуть пора, над планом интервенции сидят профессора. Стоит куском предания, синонимом беды, Британия, Британия, владычица воды. Позолота панциря, бокальчик вина — Франция, Франция — Пуанкаре-Война. И ты проморгаешь войну, проворонишь ее — на лирическом греясь боку, и вот — налетают уже на Воронеж, на Ленинград, на Москву, на Баку. Но наше зло не клонится, не прячется впотьмах, и наших песен конница идет на полный мах. Рифм стальные лезвия свистят: «Войне — война», — чтоб о нас впоследствии вспомнили сполна. . . . . Сегодня ж — в бездействии рифмы мои, и ржавчиной слово затронуто, гляди — за рекой не смолкают бои чугунолитейного фронта.
