— Вы, батюшка, чайку не желаете ли?
— Нет, спаси вас Господи, — поспешно, смущенным голосом, ответил отец Порфирий.
— Выкушайте! Чай есть.
Студент, не дожидаясь согласия, налил стакан и протянул отцу Порфирию пакетик с сахаром.
— Да напрасно вы это…
— Чай же есть, все равно выливать, — сказал студент очень убедительно, и все засмеялись — даже барышня, которая казалась совершенно углубленной в свою книжку.
Отец Порфирий, сконфуженный и растерявшийся, не имел сил отказаться, боялся обидеть молодого человека. Взял стакан и кусочек сахару.
— Я вот все слышу у вас разговоры: Столыпин, Столыпин… — сказал он, осторожно наливая чай на блюдце: — А что он, этот Столыпин, из каких? Какими он выбран?
— А вы про Столыпина не слыхали?! — изумился бритый студент.
— Слыхать слыхал… — Отец Порфирий громко откусил кусочек сахару. — Идут там у нас разговоры… между молодыми послушниками. Сойдутся, сцепятся — водой не разольешь: один — свое, другой — свое… Шумят, шумят… Скажешь им: не монашеское, мол, это дело, ребята… Ну, да разве послушают… Есть крикуны — не дай Бог! Иной раз до такой краски дойдут — беда!..
Он неторопливо допил и еще налил чаю на блюдце.
— Он кто же, этот Столыпин?
— Вы, отец, пожалуй, и про Толстого не слыхали? — сказал студент Алексей.
— Ну… не слыхал! Слыхал!
— Как же вы его мыслите? — Студент весело подмигнул отцу Порфирию. — Небось еретиком?
— А как же… еретик! — с простодушной убежденностью сказал отец Порфирий. — Бога отвергает, свое евангелие написал — как же не еретик?
— Погибший человек?
— Это уж в руце Господней… Может, по неизреченному милосердию своему, Господь и помилует…
Отец Порфирий вздохнул. Допил чай и опрокинул стакан на блюдечко вверх дном.
— Спаси вас, Господи! — перекрестившись, сказал он и передал с поклоном стакан студенту Алексею. Вытер бороду ладонью и, чувствуя к студентам особое расположение, — славные ребята, но, вероятно, по молодости лет наклонны к легкомысленным увлечениям, — сказал: — Мало ли их было! вот Арий также… Арсений диакон… пропали, как черви! Стали прахом… А праведники вон как прославились, — с сожалением и грустью в голосе прибавил он. — А про Толстого Феофан-затворник сказал: «Это искра из ада вылетела…»
Студент Алексей с комическим ужасом зажмурился и выставил руки вперед, как бы защищаясь. Все засмеялись. Засмеялась и барышня, но тотчас же уткнулась в свою книгу. Алексей обратился к ней с неожиданным вопросом:
— А что это значит, барышня: Liebling?
Она подняла от книги свои коричневатые глаза, улыбнулась. Отец Порфирий заметил при этом, что один зуб у ней, с левой стороны, запломбирован золотом.
— Это… мм… это… как это?..
Она пощелкала длинными, тонкими пальцами правой руки, подыскивая нужное слово.
— Лю-пи-мчик! — воскликнула она с немецким выговором: — Вы не говорите по-немецки?
— Найн! — с ужасом замотал головой студент Алексей.
— Очень жаль. Я по-русски… как это?.. не о-чень… — протянула она тонким, угасающим голоском, прищурившись и кокетливо склоняя голову на бок. — Я понимаю, а не все умею сказать…
— Этого и достаточно! Лишь бы понимали, а слов много не потребуется…
И опять все рассмеялись, а отец Порфирий немного смутился. В шутливом тоне студента и в словах послышался ему какой-то нехороший, скрытый смысл. Потом это прошло, стало легко, занимательно, весело и душевно в этой молодой компании, точно собрались тут люди, не то что давно знакомые друг с другом, а самые тесные, самые близкие и задушевные приятели. Порой казалось ему, что таится опасность тут, в этом веселье, смехе и свободном обращении есть искушение: многоплетенная сеть беседа женская, и женские взоры, и смех звенящий… Мельком пробегала мысль: если хочешь целомудр быть, не беседуй с женой, не давай ей дерзновения взирать на тебя, да не будет устрелено стрелою вражьей твое сердце… Женская беседа — великое волнение, потопляющее корабль.
Но сердце отворачивалось от этого сурового напоминания — было приятно и увлекательно молодое, беззаботное и беззлобное веселье.
— Это — Мопассан… «Cher ami», — сказала барышня, перелистывая книжку.
— А-а, Мо-пас-сан! Слыхал… Ничего себе писатель… Студент покрутил ус и подмигнул.
— Cher ami… а по-немецки — Liebling…
— Вот какая история!.. Иван, что ж ты такой большой вырос, а за собой прибрать не можешь! Какой же ты Liebling после этого? Уложи посуду, поставь корзину на место!.. Так вы, значит, Мопассана… того… — уважаете? — обратился снова к барышне студент.
Барышня опять склонила на бок свою хорошенькую головку.
— Я люблю читать всегда что-нибудь такое… чтобы весело было… и о любви…
— Ммм…
Студент помотал головой:
— А Толстого если? Как, одобряете? Вот отец не очень…
— Толстой? О, я его обожаю! — восторженным тоном воскликнула барышня. — Но, к сожалению, читала мало. «Войну и мир» немножко… Но там слишком много про войну…
— Да неужели?
— Я про войну не люблю… Хотя Militar… я… очень люблю!..
Она рассмеялась и конфузливо закрылась книгой. Засмеялись и студенты. Отец Порфирий решил, что они только притворялись несколько минут незнакомыми между собой и с барышней, а на самом деле, конечно, давно и коротко знали друг друга. Иначе, откуда такая скорая, веселая, брызжущая смехом беседа, полная неуловимых, скрытых намеков и остроумной игры? Даже бритый студент, с такими серьезными складками около губ и строгими глазами, — и он отмяк, оказался человеком милым, общительным, совсем не сердитым, как думал о нем первоначально отец Порфирий.
Барышня без конца кокетничала. Говорила тонким, замирающим голоском, склоняя голову на бок, прищуриваясь, делая глазки. Часто смеялась, всхлипывая и закрываясь шарфом или книгой. Роняла то гребенку, то шарф, то книгу. И когда студенты бросались поднимать оброненную вещь и отталкивали друг друга, отец Порфирий нагибался, крякая, себе под ноги, доставал растрепанные листы книги или смятый платочек и подавал их всхлипывающей от смеха барышне.
— Мерси… Пляхотору фас!.. — певучим голосом, в котором дрожал счастливый смех, говорила она, касаясь длинными, тонкими пальцами руки отца Порфирия. А один раз схватила и пожала его руку: — Я фас никогда, никогда не запуту!..
И смеялась вместе со студентами, показывая с левой стороны запломбированный золотом зуб. А у него сердце сжалось тревожно и сладко…
Когда иссяк источник бойкой и веселой болтовни о любви, студент Алексей, смеясь одними глазами, сказал:
— А вот отец — Толстого недолюбливает! Еретик, — говорит.
Отец Порфирий приложил ладонь к животу и мягко, тоном извинения, отозвался:
— Как же не еретик — свое евангелие написал.
— А вы читали его евангелие? — спросил бритый студент…
— Книги праведников читать надо. По их книгам, мы должны… того… — Отец Порфирий замялся, затрудняясь выразить свою мысль.
— Почему — праведников?
— Потому что на них дух святой был…
— Откуда это видно?..
— Как откуда? — Отец Порфирий слегка завозился на месте, но тотчас же вернул спокойствие. — А
