она чуть не назвала имени своего возлюбленного. — Поверьте, он только защищался!
— Ах, вот как! Этот таинственный «Ко», говорите вы, защищался… Так-с. «Ко»… Это может быть: Коленька, Костенька… Круг подозреваемых сужается. Просто прекрасно!
Наташа поняла, что совершила оплошность и чуть не заплакала от обиды. Она с надеждой посмотрела на маменьку, но та сидела, словно в рот воды набрала.
Неожиданно раздался дикий крик и топот:
— Нашли, барин! Нашли!
В гостиную влетел Пантелемон, вытянув перед собой руку, в ней явно что-то было.
— Што там? — поинтересовался Дмитрий Федорович, шепелявя, так как отек распространился и на верхнюю губу.
— Покажите! — приказал следователь.
Пантелемон протянул ему свою огромную лапу и разжал. Перед взором Звягинцева предстала медная пуговица, явно от военного мундира. Он взял ее и внимательно рассмотрел.
— Ага, вот и первая улика!
Наташа замерла, словно боясь услышать имя своего рыцаря, правда, так бесславно покинувшего поле боя.
— Что это? — спросила Мария Ивановна.
— Это пуговица от мундира, — пояснил Звягинцев. — И сдается мне — от гусарского.
У Наташи все похолодело внутри, она почувствовала, что теряет сознание.
— Прекрасно… — прошамкал Дмитрий Федорович. — Думаю, сударь, што вам, как профессионалу своего дела, не составит труда найти сего супостата.
— Конечно. Гусарских полков под Калугой не так уж и много. Устроим дознание, и дело будет закрыто. И пойдет этот шустрый малый в арестантские роты.
От последних слов Наташа чуть не лишилась чувств.
Петр Петрович Звягинцев остался доволен первыми результатами расследования. По крайней мере, появилась ниточка, за которую он может потянуть, а там, глядишь, и весь клубок-то и распутается.
Не успела Глаша увести почти лишившуюся чувств Наталью Дмитриевну, как в гостиную вошел сам граф Астафьев, занимавшийся тем, что еще с одним отрядом из пяти человек на всякий случай прочесывал окрестности. Но, увы, результатов — никаких.
Когда граф увидел своего друга, он прямо-таки и осел на стул.
— Господи, Дмитрий Федорович! Ну, как вы себя чувствуете?
— Спасибо, отвратительно… Глаз болит, говорить больно, голова кружится…
— Вам бы полежать, дорогой мой… — посоветовал граф.
— Какой уж там — полежать! На том свете все полежим! — воскликнул Дмитрий Федорович и чуть не расплакался от боли, пронзившей лицо.
— Дмитрий, умоляю, — вмешалась Мария Ивановна. — Идемте в спальню, я уложу вас…
— Нет… Павел Юрьевич, я в ушасном моральном состоянии. Што ше теперь? — продолжал шепелявить отец семейства. — Вы откатитесь от моей дочери?
— Кто вам сказал? Я и не собирался этого делать! — воскликнул граф. — Какой-то негодяй заманил невинную девушку в лес, она, безусловно, сопротивлялась, защищая свою честь. — Граф излагал свое видение происшедшего.
У Дмитрия Федоровича буквально отлегло от сердца.
— Тогда завтра свадьба!
Мария Ивановна и его сиятельство переглянулись.
— Помилуйте, Дмитрий Федорович, — начал граф, — вы сами-то — в таком виде! На свадьбу соберется все калужское общество. И как вы предстанете перед гостями? Надо подождать, хотя бы пару недель. А покуда все подготовим для церемонии венчания и праздника, и господин Звягинцев изловит мерзавца.
— Точно так-с, — подтвердил следователь, пивший чай.
— Ну вот, все и образуется. А невесту мою, Наталью Дмитриевну, надобно закрыть в спальне и не выпускать. Кто знает, что у этого разбойника на уме…
— Павел Юрьевич, я могу попросить вас об одолжении? — робко начала Мария Ивановна.
— Конечно, сударыня, ведь мы почти родственники!
— Прошу вас, поговорите с Наташей… Объявите ей, что все остается по-прежнему и свадьба состоится через две недели. Думаю, она весьма расстроена происшедшим и мучается сейчас…
— Несомненно, Мария Ивановна, несомненно!
Граф встал из-за стола и направился по лестнице на второй этаж в комнату «невесты».
Наташенька действительно мучилась, но по другому поводу. Она переживала за поручика Корнеева.
— Глаша, умоляю тебя о помощи!
Горничная растерялась, ее воспаленное воображение нарисовало страшную картину, будто бы Пантелемон порет ее при всех домочадцах солеными розгами, да прямо по голому заду.
Глашу передернуло.
— Не-е-е… — протянула она. — Боюсь я…
— Чего же? Того, что тебя высекут?
Глаша кивнула.
— И того, что на скотный двор отправят тоже.
— Так никто и не узнает! А я тебе дам что-нибудь из своих украшений.
— Нет, Наталья Дмитриевна, не надо. А барин увидит, чего я ему скажу?
— Да, действительно… Тогда… Тогда, если я выйду за поручика замуж, заберу тебя с собой и сделаю экономкой! А?
Должность экономки показалась Глаше заманчивой, но все равно — уж больно боязно помогать молодой барыне.
— Вы, Наталья Дмитриевна, сначала за гусара своего замуж выйдите, а потом уж обещайте.
— А как же я за него выйду, коли ты мне, Глаша, не поможешь? Так что это в наших с тобой интересах.
— Ох, Наталья Дмитриевна, уж умеете вы «зубы заговаривать» …
Глаша почти сдалась.
— Ну, Глаша, решайся!
Горничная мялась и, наконец, сказала:
— Ну, будь по-вашему…
— Я напишу Константину записку, а ты отправишься прямо к нему в полк и передашь ее.
— Господи Иисусе! Наталья Дмитриевна, так я думала письмецо-то ваше в дупло, как обычно, положить! А в такую даль я не поеду! — решительно заявила горничная. — И даже не просите меня. Все дороги охраняют казаки, меня схватят да к следователю на допрос!
Наташа понимала, что все доводы горничной правильные.
— Так что мне делать? Ждать свадьбы с графом? — воскликнула Наташа в отчаянье.
— Да остается только ждать, Наталья Дмитриевна. Если поручик вас любит, то придет.
— Его тут же схватят!
Наташа представила, как ее Костеньку скрутили и отправили в арестантские роты.
— На все воля Божья! — подытожила рассудительная Глаша.
Раздался стук в дверь. Молодая барыня и горничная переглянулись.
Наталья Дмитриевна легла на кровать и попыталась изобразить недомогание, впрочем, она и так была бледна, словно полотно.
— Глаша, открой…
В комнату вошел Павел Юрьевич. Глаша тотчас, откланявшись его сиятельству, удалилась.
Его сиятельство присел на краешек кровати рядом с «невестой».
