- Чтобы стать хорошей охотницей, нужно иногда смотреть себе под ноги, - его белые зубы сверкают на солнце.
Я не отвечаю - он очень язвительный, этот Тункан, все старшие братья такие. От меня он обиды не дождется, я знаю, как держат спины свободные женщины из племени сиу.
Мы продолжаем путь по холмам молча, я спотыкаюсь все чаще, и он уже, наверно, пожалел, что взял меня с собой.
- Если устала, можно сделать привал, - говорит Тункан.
Брат достал из кожаного мешка ломоть сушеного мяса и протягивает мне. Я знаю, что это последний запас еды и нужно поделиться с братом, но ничего не могу с собой поделать: я прожорлива, как койот. Так говорит моя мать и смеется. Мать говорит, что в моем теле наступила весна, и оно готовится к тому, чтобы стать подарком для достойного мужчины.
Я опрокидываю лицо в синее небо, во мне плывут огромные облака, щебечут невидимые птицы и волнуется далекая кромка лесов, похожее на гигантское объятие. Все во мне и я во всем, так было и будет, так говорили мои предки и так чувствую я, вдыхая терпкое лето полной грудью...
- Красиво мурлычешь, - улыбается Тункан.
Он лежит напротив, подперев рукой щеку, а я оказывается, и не заметила, что давно напеваю что- то.
- Пора идти, - брат аккуратно гасит костер, - до деревни уже недалеко.
Чем ближе мы подходим к дому, тем тревожнее становится его лицо. Из-за холма, где стоят наши дома, все явственнее доносится запах гари, и слышатся громкие щелчки. Тункан снимает с плеча большой охотничий лук.
- Жди здесь.
- Я с тобой!
- Жди. Здесь.
Но я не собираюсь отсиживаться, как мышь. Кустарник скрывает меня, я иду на крики и дым.
Я вижу горящие дома и неподвижные тела своих близких. Брат лежит в луже крови, его пальцы так и не успели отправить стрелу в одного из больших белых людей на оседланных лошадях. У них в руках железные палки, из которых гремит смерть.
Я поднимаю лук и стрелы - я умею убивать диких животных. Стрела находит горло толстяка на вороной кобыле. Он клокочет кровью, тяжело падая на землю. Его товарищ направляет на меня оружие. Вспышка, и я опрокидываю лицо в небо.
Белый человек останавливает лошадь рядом со мной и рвет ее на дыбы, чтобы убить подкованными копытами и я...
...вырываюсь в проклятый темный подъезд, оставляя за спиной эту ужасную женщину, скатываюсь по лестнице, ныряю в синий двор и бегу по дороге из битого асфальта - не оглядываться, Они следуют за мной по пятам.
Облупленное здание вокзала я пробегаю насквозь. У первой платформы темнеет поезд. В городках вроде этого они обычно не задерживаются, так что нужно торопиться.
Вагоны с лязгом вздрогнули. Я влетел в первый попавшийся тамбур, споткнувшись о недовольный взгляд проводницы.
- Все в порядке!- бормочу я, с облегчением чувствуя, как после мягкого толчка и гудка поезд быстро набирает ход.
Как минимум, ей придется терпеть мое общество до следующего перегона.
- Молодой человек! - проводница старательно хмурит брови. - Ваш билет!
- Я сейчас все объясню...
- Мне начальника поезда позвать?
- А в сказках красавицы обычно добрые...
Она улыбается - значит, все не так уж плохо.
- Я сейчас билеты соберу у пассажиров, а вы пока здесь, в углу постойте. Вы наказаны, - девушка поправляет прядку и отправляется по плацкартным купе, откуда уже шелестят пакетами, извлекая неизбежную курицу и пшикают пробками дорожного пива.
А я прижимаюсь лбом к холодному стеклу вагонного окна и смотрю на мелькающие редкие фонари. Под железный стук колес я опять вспоминаю время, когда Они пришли за мной в первый раз.
Глава 2. Крутые не танцуют
Тогда мне исполнилось шестнадцать. Я жил в маленькой хрущевке у бабушки – она забрала меня к себе на следующий день, после того как мать покончила с собой, наглотавшись снотворного. В руке самоубийцы нашли смятую в комок черно-белую фотографию веселого мужчины - моего биологического отца.
Мать никогда не рассказывала о нем. Зато кое-что удалось узнать после ее гибели от бабушки.
Отец был иностранцем. Неизвестно, каким ветром его принесло в нашу провинцию из США. Мать влюбилась без памяти. Последовал международный скандал районного масштаба. Узнав о ее романе, маму выгнали со швейной фабрики - наверно, чтобы не разболтала американцу секреты производства советских наволочек. Тот поспешил унести ноги, пообещав писать письма, но забыл спросить почтовый адрес.
Через девять месяцев появился я. Мама не слишком обращала внимания на это обстоятельство и заливала душевные раны алкоголем.
- Я хочу уехать отсюда! – кричала мать, покачиваясь посреди общажной комнатушки. – Здесь нет жизни!
- Вот твоя жизнь, - спокойно говорила бабушка, кладя руку на мое плечо.
В военных госпиталях она видела трагедии пошекспиристее. Она брала пьяную дочь под руку и уводила в ванную на водные процедуры. Но все повторялось до тех пор, пока мать не решила поставить на себе точку.
В мой шестнадцатый День рождения бабушка подарила немецкие белые кроссовки, они почему-то оказались в посылке с гуманитарной помощью из-за границы. В голодные девяностые на моей малой родине многие ветераны Великой Отечественной получали такие посылки от немцев. Непонятно, какую цель преследовали побежденные, отправляя «гуманитарку» своим победителям: помощь или издевательство. Иногда в посылках оказывались сюрпризы вроде упакованной в красивые коробочки блевотины. Но маневр с кроссовками у фрица не прошел - обувь прибыла аккурат к шестнадцатилетию внука победителя и оказалась точь-в-точь по его ноге.
- Глаз-алмаз, - скупо похвалила бабушка далекого спонсора.
Кроссовки были высокие, на толстой рубчатой подошве и прекрасно гармонировали с синими джинсами-трубами. Я с полчаса расхаживал перед зеркальной дверцей шкафа, напрягая воображаемые мускулы и не в силах налюбоваться собой.
- Красота неописуемая, - сказала бабушка и позвала к столу. Как всегда, по торжественным случаям она пекла яблочный пирог.
К семи должен был позвонить товарищ Штирлиц - вместе отправиться на дискотеку в технарь. Из неработающей стиральной машины в прихожей уже были украдены две пачки папирос «Астра», хранившиеся для дяди Витали. Товарищ Штирлиц обещал стырить у родителей бутыль «сэма».
Телефон затрещал ровно в семь.
- Але! – крикнул я в трубку.
- С Днем рождения, козлина, - приветливо сказал Штирлиц, - собирай манатки и выдвигайся. «Сэм» у меня.
- Окейно!
Бабушка посмотрела на меня и вздохнула.
- Самогон ни с чем не мешайте, - сказала она мне, пока я надевал любимую футболку перед зеркалом.
