Кто-то из наших доброхотов донес, что у вас проживает некто, извините, сударь, за грубое слово, безо всяких формальных бумаг.
— Это кто же у нас здесь такой доноситель? — сердито спросила Катя.
— Этого разглашать никак не положено, однако, как мы среди своих, не иначе как доктор Василий Егорович. Окромя него некому.
— Неужели Неверов? — поразилась Кудряшова. — Ему-то что за нужда пачкаться?!
— Думаю, исключительно из ревности.
— Как так, ревности? К кому?
— К им, — указал на меня глазами полицейский. — Он, доктор, тоже, видать, имел на вас виды. Простите за солдатскую прямоту.
— На меня? Почему? — смутилась и покраснела Катя. — Я, кажется, Василию Егоровичу никаких авансов не делала. Да и молод он для меня!
— Видимо, вашим состоянием весьма интересуется, — окончательно раздавил доктора ротмистр. — Как он человек небогатый, то и хочет женитьбой поправить дела-с.
— Фу, какая пошлость! — возмутилась хозяйка. — Он такой молодой, и какие мелочные расчеты!
— Не такие уж и мелочные, если принять в учет ваше состояние, — не согласился ротмистр.
— Впрочем, бог с ним, пусть это будет на его совести. Борис Николаевич, отужинаете с нами?
— Сочту за честь, — вежливо согласился названый гость.
— Тогда я пойду, распоряжусь, — сказала хозяйка и вышла из гостиной.
Мы остались с полицейским с глазу на глаз. Он еще дичился и смотрел на меня искоса. Наконец не выдержал молчания и спросил:
— А правда, милостивый государь, что вы императора Павла Петровича видели?
— Видел, и даже разговаривать довелось, — ответил я.
— И как они-с? Впечатлили-с?
— Честно говоря, нет. Маленький, дерганый и очень французской революции боялся.
— Как же такое может быть, коли они помазанники божьи, то должны и соответствовать! Государь должен за Россию перед Всевышним отвечать!
После недавно пережитого шока было необыкновенно интересно слушать рассуждения ротмистра о божественной сущности власти. Выручила меня Марьяна, принесла на подносе большой стакан водки и закускy. Борис Николаевич опять смущенно кашлянул в кулак, не поморщившись, засосал напиток и деликатно закусил маленьким кусочком хлеба с икоркой.
Катя не возвращалась, и я спросил у горничной, где она.
— Катерина Дмитриевна просила извиниться, они занемогли головой.
— У дам-с очень тонкая натура, — пояснил мне полицейский, — они чуть что, так сразу в слезы. Моя супруга, на что женщина полная, видная, а такую деликатность в натуре имеют, страх!
— Ваше благородие, еще водку пить будете? — не очень вежливо спросила ротмистра Марьяша.
Тот подумал, вероятно, взвешивая все за и против, после чего пришел к однозначному выводу:
— Пожалуй, что и выпью. У Екатерины Дмитриевны водка очень мягкого качества, — пояснил он мне, — так сама в горло и льется.
Марьяша пошла за следующим стаканом, а ротмистр обратил ко мне недоуменный взор.
— А вы почему не пьете?
— Не могу, у меня сегодня еще много дел. Нужно быть трезвым, — довольно двусмысленно ответил я.
— Ежели вы лыжи навострить собрались, — добродушно предупредил полицейский, — то напрасно. У вашего дома засада выставлена. Все равно далеко не Уйдете.
— Зачем же засада, куда мне отсюда бежать?
— Для порядка-с. Мало ли что, а начальство потом с кого спросит? С меня!
— Большая засада-то? — поинтересовался я.
— Это военная тайна, — строго сказал ротмистр. — Однако, как я вижу, вы человек с понятием и тверезый, могу открыться. На большую засаду у нас нижних чинов мало. Поставил на концах улицы по околоточному,
— Всего два человека, — удивился я. — Не мало ли?
Ответить ротмистр не успел, вернулась Марьяша со следующей порцией водки. Борис Николаевич благоговейно принял тонкий сосуд в свою большую руку, крякнул, поднял глаза к потолку и опрокинул его в широкий рот. После чего докушал кусочек хлеба и заторопился.
— Позвольте на сим откланяться. Супруга меня дожидается. Они, как я вам уже докладывал, хоть и полны-с телом, однако, очень деликатного суждения. Чуть что, так сразу в слезы.
Борис Николаевич встал, перекрестился на красный угол и принял от горничной фуражку.
— Так мы вас прямо с утра и ждем-с, — сказал он мне ласково, однако, и руки не подал, и козырять не стал, только слегка поклонился и, твердо ступая тяжелыми сапогами, вышел из гостиной.
