В голове у меня звенело, и слова произносились машинально, через силу. Почему-то казалось, что меня сейчас выгонят из дома, а очень хотелось есть и страшно было выходить одному в темноту.
— Никогда бы не подумал, что вы Дунина внучка, совсем на нее не похожи, такая красавица, Семен, он тоже... Дедушку вашего зовут Семеном?
Я хотел еще сказать, что был дружен не только с ее бабушкой, но и с дедушкой, но не смог сформулировать мысль и окончательно запутался в словах. Мысли куда-то разбежались, и я растеряно оглядел присутствующих. Сцена была забавная, как в последнем акте «Ревизора». Мне стало стыдно, что я так напугал этих приятных людей.
— Пожалуй, мне пора, — через силу проговорил я. — Очень приятно было познакомиться.
Я попытался поклониться, но голова потянула вниз, а пол начал почему-то приближаться к лицу. Краем сознания я успел зафиксировать женский крик. Потом услышал, как кто-то начал стучать в пол каблуками. Я хотел спросить, что, собственно, здесь происходит, но не спросил, потому что все перемешалось, и спрашивать стало не у кого. Перед моим лицом трепетала занавеска, а сверху, вдалеке, вместо неба, был белый потолок.
Чья-то мягкая ладонь легла мне на лоб, и дребезжащий старческий голосок сказал:
— Смотри, Катя, барин очнулся!
— Бабушка, я тысячу раз просила вас, не называть его барином.
— Прости, милая, но я уж буду по-своему, по-старому, как же не барин, коли барин.
— Кто барин? — поинтересовался я.
Рука на моем лбу дрогнула и исчезла, а надо мной склонилось женское лицо, которое я когда-то видел.
— Как вы себя чувствуете? — спросила женщина, забавно шевеля полными, ярко очерченными губами.
— Хорошо, — ответил я, — только очень хочу спать.
— Вот и замечательно, поспите, мы вам мешать не будем.
Я хотел сказать, что ни рука, ни лицо мне не мешают, напротив, они очень кстати, с ними легко и покойно, но не успел, чувствуя, что проваливаюсь в сон…
Глава 2
Проснулся я от тихого шепота. Взгляд уперся в керосиновую лампу, под зеленым абажуром, стоящую на столе напротив кровати. Такие богато украшенные лампы я видел только на Калужской площади в антикварном магазине, еще в советские времена. Стоили они очень дорого. Эта мысль зацепилась за сознание и мешала сосредоточиться на окружающем.
— Он просыпается, — сказал кто-то невидимый.
— Где я?
— Не волнуйтесь, — ответил тот же голос. — Вы у друзей.
— Вы кто?
— Я ваш доктор.
— Что со мной случилось?
— Вы заболели, но теперь поправляетесь.
Я с усилием повернул голову и увидел говорившего со мной мужчину. Это был молодой человек, лет двадцати восьми. У него были пышные темные волосы, усы со слегка загнутыми кончиками и шотландская бородка. Одет он был в пиджак из мягкой, толстой ткани, рубашку с высоким воротником, украшенную широким галстуком-бабочкой.
Я начал вспоминать, что со мной случилось. Память возвращалась медленно и неохотно.
— Какой сейчас год? — спросил я, реализуя мысль, засевшую в памяти когда-то очень давно.
— Пятьдесят шестой, — ответил доктор.
— Чего, пятьдесят шестой, девятьсот пятьдесят шестой?
— Что это вы, голубчик, говорите! Какой может быть девятьсот пятьдесят шестой! Вы, почитай, почти тысячу лет упустили! Сейчас уже тысяча восемьсот пятьдесят шестой год. Вы только не волнуйтесь. Мы находимся в России, в 1856 году, в том же году, когда вы и заболели. Вы несколько дней были без сознания, а сейчас у вас небольшая потеря памяти. Скоро вы поправитесь, и все будет в порядке.
Кое-что я и вправду начал вспоминать.
— Это, что дом Котомкиных?
— Вот, видите, вы уже кое-что припомнили. Да, это дом принадлежит вдове купца первой гильдии Кудряшовой, а Котомкина — девичья фамилия ее бабушки, Евдокии Фроловны.
— Дуни?
— Ну, если вам так угодно, то бабушки Дуни.
— А где она? И откуда у нее взялась внучка?
— Она здесь, в комнате, — терпеливым тоном, каким обычно врачи говорят с душевнобольными, сказал доктор. — А внучка, ну не знаю, откуда взялась, скорее всего, родилась, как и все...
— Дуня здесь? — переспросил я. — Где она?
