Оглобля просвистела в воздухе и, едва не зацепив меня по плечу, врезалась в землю. Чтобы поднять ее снова, даже такому силачу требовалось время, и я вполне успел сбить с него шапку. Мужик машинально потянулся за ней и снова получил дубиной по спине.
Легкомысленная публика от развития несерьезного боя полностью поменяла свои симпатии. Теперь насмешки сыпались в адрес растерянного здоровяка.
Однако он отнюдь не собирался сдаваться, тем более, что бил я его не сильно, а скорее нравоучительно.
Оставив шапку на земле, он поменял тактику боя: начал вращать оглоблю вокруг головы и одновременно надвигаться на меня. Я медленно отступал, чтобы не попасть под этот самолетный пропеллер.
— Шалишь! — довольно покрикивал он, пугая меня взглядом. — С Ефимкой так просто не справишься!
Я продолжал пятиться, и за нами перемещалась вся группа поддержки и активные зрители. Соваться под удар было бессмысленно, оставалось ждать, когда у Ефима устанет рука. Время шло, а оглобля вся так же крутилась над головой богатыря. Я отступал по кругу, не давая ему возможности нанести удар. Зрителей начало раздражать однообразное зрелище, и они принялись подбадривать бойцов.
— Гость, чего прячешься, слабо тебе против нашего Ефимки! Ефимка, всыпь ему, пусть знает наших! — закричал ранее побитый красавец.
Я никак не реагировал, продолжая отступать по кругу. Тогда мне решили «помочь», и я наткнулся спиной на стену зрителей. Народ явно жаждал крови. Ефим, видя, что мне некуда отойти, начал менять траекторию вращения своей оглобли, пытаясь попасть в голову. Я присел под летящей оглоблей и, проскочив отделявшее нас расстояние, ударил мужика, что есть силы, концом дубины в солнечное сплетение. Гигант охнул, его оглобля вылетела из рук и врезалась в доброхотов, попытавшихся подпереть меня со спины. Раздался истошный крик, и рыжий зритель в крестьянском армяке повалился на землю.
Мстя за пережитый страх, я не совладал с нервами и от души врезал согнувшемуся пополам Ефиму по голове. Он охнул и рухнул на землю.
— Ну, что, — спросил я, оглядывая застывших зрителей, — есть еще желающие подраться?
Желающих, судя по всему, не оказалось. Тогда я занялся поверженным Ефимом. По принципу — сами лупим, сами помощь подаем. Несмотря на силу удара, он хорошо выдержал испытание и, когда я перекатил его на спину, уже начал приходить в себя. Дубинка рассекла ему кожу на голове, льняные волосы окрасились кровью, но, кроме ссадины и шишки на затылке, других повреждений я не обнаружил.
— Чего это ты? — спросил меня мужик, окончательно приходя в себя. — Чего это я? — добавил он, трогая голову.
— Ничего, — ответил я, — за одного битого двух небитых дают, жить будешь.
— Это не по правилам, — сказал Ефим, вставая. — Бить под дых не по правилам.
— Видели теперь, что просто так вам с казаками не справиться? — спросил я почтительно молчащих зрителей. — Если Ефим с оглоблей против простой палки не устоял, то как вы против сабель и мечей устоиге.
— Так мы что, мы ничего... — опять выступил вперед парень с умными глазами.
— Хотите драться научиться?
— Если прикажешь, хотим.
Как учить фехтованию и рукопашному бою, я немного знал по собственному опыту, и мне не пришлось выдумывать велосипед. Правда, «человеческий материал» был совсем сырой. Парни в основном были дородные, сильные, но медлительные. Дрались же по правилам, описанным Лермонтовым в стихотворении о купце Калашникове. Это было благородно, но для боя реального не годилось.
Для начала я устроил воинству хорошую разминку. Увы, все было из рук вон плохо. Через час мои рекруты были мокры, как мыши, и выплевывали свои легкие. Пришлось начинать с самого начала, учить их бегать и правильно дышать...
К обеду сельские здоровяки сделались ручными и тихими. Даже Ефим перестал жаловаться на нечестный бой. С него стекло сто потов, и в сознание вкралась мысль, что он не самый сильный на земле. Отпустив дружину отдохнуть до вечера, я вернулся в свою светелку.
— Видел я, как ты крестьян учишь воевать, — задумчиво сказал Кузьма. — Поди, всякого можно научить ратному делу, не одних только стрельцов и боярских детей?
— Дурное дело нехитрое.
— Разве дурно родину от ворога оборонять?
— Нет, почему же, родину не дурно. Людей убивать дурно.
— А коли они супостаты?
— Все люди братья, — сказал я без большой уверенности в голосе. — Лучше не воевать, а договариваться. Правда, это редко кому удается.
Кузьма согласно кивнули глубоко задумался. Позже, когда мы опять вдвоем обедали в пустой светлице, он все-таки прокомментировал мою пессимистическую фразу:
— По Божьему завету жить надобно, тогда ни воевать, ни договариваться не придется. Тогда будет рай на земле.
Мысль была здравая и всеобъемлющая, только, к сожалению, во веки веков невыполнимая. У каждого из нас есть свой бог, такой, каким мы его представляем. И законы у этих разных богов обычно не небесные, а земные, такие, какие удобны нам для нашего блага и тщеславия.
Целую неделю продолжались наши ежедневные воинские учения. Часть рекрутов сбежала, но те, что остались, окрепли и получили некоторые понятия по ведению боя и взаимодействию в сечи. Я учил их стрелять из лука и пищали, биться на мечах я на саблях, основам
