— Ты, что ли, батюшка? — откликнулся он. — Прости, плох глазами стал, не признал.
Я подошел к лавке, на которой лежал мужик. Глаза, привыкая к полумраку, постепенно начали различаться предметы, но пока без деталей.
— Болеешь? — задал я никчемный вопрос.
— Не то, что болею, помирать собираюсь, — грустно пошутил мужик. — Как там моя Ульянка?
— Когда уезжал, все было хорошо, — ответил я. — Что с тобой случилось?
— Запороли, ироды, все нутро отбили.
— А хозяйка твоя где? — спросил я, чтобы что-нибудь сказать.
— Знамо где, в поле.
— Ты сам встать и выйти сможешь, а то здесь ничего не видно?
— Прости, не подняться мне. Да ты не меня жалей, я свое пожил. Вот только деток некому будет кормить...
— С прокормом мы разберемся, — пообещал я. — Давай я хоть дверь и окно открою, а то, как тебя лечить в потемках.
— Чего там лечить, когда на спине мяса не осталось. А ты какими судьбами? — через силу спросил он. — Не боишься, что наш барин снова поймает?
— Помер твой барин, некому больше ловить, и палач его скоро помрет.
— То-то я слышал крики. Думал, опять кого калечат. А оно вон, что значит. Спасибо, батюшка, хоть перед смертью утешил.
— Ладно, потом поговорим, а сейчас я тебя поверну, мне нужно посмотреть твою спину.
— Нечего и ворочать, я с тех пор, как мы с тобой расстались, на брюхе лежу.
Я подошел к двери, распахнул ее настежь и подпер колом, чтобы не закрывалась. Потом открыл ставни на волоковом окне. Сразу стало светлее и даже как будто пахнуло теплом и весной.
Спина у Гривова оказалась в самом плачевном состоянии. Удивительно, как он еще не умер от заражения крови. Струпья от ран гноились и выглядели ужасно.
Я полез в печь и нащупал котел с теплой водой. Опять мне пришлось использовать свое многострадальное нижнее белье как обтирочный и перевязочный материал.
Трава только начала пробиваться из земли, и найти среди ростков противовоспалительные растения я не смог.
Пришлось лазать по сусекам и обходиться тем, что имелось в наличии. Я мелко нарубил лука и чеснока и выдавил из них сок в теплую воду. Этим раствором промыл общую гнойную рану. Дальше все зависело от моих способностей и, главное, состояния здоровья — хватит ли у меня нервной и физической энергии перебороть болезнь.
Гривов безропотно сносил мои болезненные для него прикосновения. Только, когда я закончил подготовку, взмолился:
— Батюшка, ты бы лучше грехи мне отпустил, спасу нет терпеть. Растревожил ты мою спину. Я скоро помирать буду.
— Придется еще потерпеть. Теперь уже недолго, — пообещал я. — А о грехах не бойся, я тебе их прощаю. Во имя отца, сына и святого духа. Аминь.
— Ну, коли так...
Я встал над распростертым телом, закрыл глаза, сосредоточился и начал свой сеанс...
Когда вернулись с полевых работ жена и дети Гривова, он был уже хоть куда: выпил кружку молока и съел кусок мякиша. Я же без сил лежал на соседней лавке.
— Гришаня! — крикнула женщина, вбегая в избу. — Барин помер!
— Знаю. Не шуми, батюшка отдыхает, — отозвался Гривов.
— А я как узнала, так домой. Слышь, солдаты пришли и барина за кривду до смерти запороли, — шепотом рассказывала женщина, испуганно косясь на меня. — Ишь ты, есть, значит, на свете правда!
— Есть, — согласился Гриша, — чего зря болтать, подай-ка лучше мне водицы.
— У вас мед есть? — спросил я со своей лавки.
— Мед есть только у кривого Евсеича, — охотно ответила женщина. — Только он просто так не даст.
— Возьми деньгу, сходи купи, — попросил я, шаря под кольчугой в карманах.
— Еще чего! — возмутилась Гривова. — Мед за деньгу! Я у него на просо сменяю.
— Сменяй, — согласился я. — Только возьми больше, Григорию нужно сладкое питье.
— Мало ли, чего ему нужно! — по привычке возразила рачительная женщина, но, не договорив, прикусила язык.
Она погремела горшками и отправилась за медом. Вскоре в избу пришел Минин.
— Ты куда пропал, Григорьич? — спросил он. — Мы тебя совсем потеряли.
— Приятеля лечу. Ну, что там с Ермолой?
