вышел наружу.
Ночь была сырая и пасмурная. Тревожно лаяли собаки.
Я быстро дошел до избы и, стараясь не шуметь, чтобы никого не разбудить, вошел внутрь. Однако, оказалось, что там никто не спит. Хозяин лежал на своей лавке и тихо стонал, жена и невестка были рядом, не зная, чем ему помочь.
— Что случилось? — спросил я.
— Голова трещит, спаса нет, — ответил Иван Лукич
— Сейчас помогу, — пообещал я. — Все будет хорошо.
— А эти там что? — спросила Елизавета Васильевна.
— Гуляют, — обобщил я развлечения гостей.
— Нет у людей ни стыда ни совести, — сердито сказала хозяйка. — Ничего, Господь их за все накажет!
Глава 3
Празднество затянулось далеко за полночь. Судя по крикам, воплям, визгу и ругательствам, оно удалось на славу. Утром все участники были хмуры и сосредоточены. От вчерашнего добродушия у продотрядовцев не осталось и следа. Теперь это были суровые воины революции, готовые ради нее на любые жертвы.
Несмотря на естественную тяжесть в организмах, они по второму разу перешерстили всю деревню и под вопли озверевших кулаков и подкулачников забрали все без исключения излишки. Даже вчерашние их подруги ревмя ревели не столько от обид, полученных ночью, сколько от принципиальной позиции давешних ухажеров, реквизировавших и у них все съестные припасы.
Излишков набралось столько, что они не вместились на собственные подводы отряда, и ими были мобилизованы дополнительные гужевые средства, чтобы вывезти все продукты разом и помешать кулакам сгноить зерно и картофель в тайных лесных ямах.
Я без дела слонялся по двору Ивана Лукича в его старых подштанниках и армяке, ожидая, когда отряд покинет деревню. Вчерашним друзьям и товарищам я даже не заикнулся об исчезнувшей одежде. Решая важнейшую задачу накормить огромную, голодную страну, наши скромные герои не могли вникать в частные вопросы и заниматься каждой отдельной, бесштанной личностью.
Пока рядовые бойцы продотряда воевали с кулачеством, командир восстанавливал здоровье в горнице Ивана Лукича. Он брезгливо ковырялся ложкой в чашке с простоквашей, мечтая совсем о другом. Уже в который раз он предпринимал допрос раненного случайной, дружеской пулей хозяина, понуро сидящего на лавке у окна:
— Не может у тебя, сволочь, не быть самогона, — строго говори он, — я же у тебя много не прошу, но кружку ты мне налить обязан!
— Нет у меня ничего, вы вчера все выпили! — упрямился Иван Лукич, раздражая командира своим видом и перевязанной головой.
— Допустим, что ты не врешь, — соглашался тот, — но одна кружка-то у тебя должна найтись! Быть того не может, чтобы у контрреволюционной сволочи не нашлось, чего выпить!
— Нет у меня ничего, вы вчера все выпили! — упорно твердил старик, видимо, не желая войти в трудное положение тяжелого героя.
— А если я твоих подкулачников по одному стрелять начну? — интересовался командир. — Тогда найдешь?
— Нет у меня ничего, вы вчера все выпили.
Убедившись, что от старика ничего не добиться, он с отвращением проглотил очередную ложку простокваши Видно было, что ему так муторно, что нет сил даже на такую малость, как привести угрозу с малолетними подкулачниками в исполнение.
— Эй, фельдшер! — окликнул меня командир. — Ты чего это морды всякие корчишь?
— О чем ты, товарищ? — удивленно спросил я вчерашнего приятеля и собутыльника.
— Иди, запрягай коня, повезешь с нами продовольствие в город! — брезгливо приказал он.
— У меня нет коня, и вообще я инвалид империалистической войны, — попробовал отговориться я.
— Если не выполнишь революционный приказ, то станешь не инвалидом, а покойником! — холодно сказал он, для наглядности вынимая из своих необъятных малиновых галифе никелированный офицерский наган.
Как будто в подтверждении серьезности его обещания в соседнем дворе бухнул винтовочный выстрел, и вслед за этим отчаянно завыла какая-то баба.
Командир послушал, будет ли продолжение стрельбы, и поглядел на меня исподлобья.
— Ты меня понял?
— Понял, — ответил я, — только лошадь и телегу мне взять негде.
— Этот вопрос мы решим, а ты считай себя мобилизованным Красной армией. И нечего на меня лыбиться, я не красная девка, убежишь — всю твою семью прикажу расстрелять за дезертирство.
— Не убегу, — пообещал я, за улыбкой скрывая холодное бешенство. — Мы с тобой теперь будем до самого конца, как близнецы-братья.
— Ну, ну, — насмешливо сказал командир, не почувствовав в обещании угрозы. — Посмотрим, фельдшер, как ты будешь служить революции.
Краснозвездный не соврал. И лошадь, и подводу для меня нашли. А вот со штанами вышла промашка,
