оседать на землю и уже оттуда, снизу, упрекая, спросил:
— Дяденька, за что?
Я не нашелся, что на это ответить. Он выстрелил первым, причем подло, без предупреждения и теперь смотрел грустно, осуждающе, со смертельной тоской. У меня самого всю штанину залило кровью, и в голове была почему-то одна мысль, как теперь одна Даша сможет дотащить до пролетки раненого.
Ордынцева была легка на помине. Прибежала со своим маузером и с ужасом уставилась на меня.
— Что случилось? — задыхаясь то ли от волнения, то ли бега, спросила она. — Кто здесь стрелял?
— Тетенька, помоги, — попросил сидящий на земле подросток. — Он меня убил!
— Кого убил, — спросила Ордынцева, только теперь увидев раненого парнишку.
— Этот, — ответил он. — За что он меня убил?!
Пока суд да дело, я проковылял к пролетке и присел на ступеньку. Нога сделалась деревянной. Боли пока не было, но место ранения уже горело как будто обожженное. Штаны у меня были единственные, поэтому я не стал их резать, не стесняясь, спустил и осмотрел рану. Все бедро было перепачкано кровью. Пуля пробила мышцу рядом с тазобедренной костью и выворотила ее на выходе. Кровь из раны хлестала струйкой, как из водопровода.
— Так тебе и надо, гад! — опять сказал парнишка, — Жаль я тебе в пузо не попал!
— Ты можешь сказать, что произошло? — спросила бледная, растерянная Ордынцева. — Он говорит, что ты его убил.
— Правильно говорит, а если сам не подохнет, то добью. Этот гаденыш хотел попасть мне в живот и полюбоваться, как я буду умирать.
— Мальчик, это правда?! — взволнованно воскликнула Даша.
— Дай сюда рубашку! — заорал я, прерывая ее расследование. — Нашла время болтать!
— Тетенька, где мой тятя? — опять заныл парень. По-моему, только после этого вопроса до Ордынцевой дошло, кто такой раненый подросток, и что у них вообще за семейка. Она торопливо сняла куртку, свою солдатскую рубаху и оторвала от нее почти всю полу. Меня уже начало лихорадить. Наверное, просто от страха последствий ранения. Я как смог перевязал рану и только после этого перевел дух.
— Ты сможешь одна довести того человека? — спросил я, имея в виду раненого.
— Конечно, смогу, — решительно сказала она и, больше не отвечая на мольбы парнишки пожалеть его, пошла обратно в лес.
— Дяденька, ты почему меня застрелил? Мне ведь больно! — опять взялся за меня осиротевший ублюдок.
Я расслабился и попытался сосредоточиться на ране. На подростка старался не смотреть. Он лежал на земле и скулил.
— Зачем ты в меня стрелял? — спросил я его только для того, чтобы что-нибудь сказать.
— Просто так. Хотел посмотреть, что будет! — ответил он, глядя на меня плачущими глазами.
Меня такая любознательность просто взорвала:
— Посмотреть! Ты лучше заткнись, гаденыш, пока я тебя не пристрелил1
Моя неприцельная пуля попала ему в плечо, ближе к ключице и при минимальной помощи он вполне мог через неделю поправиться. Но помогать ему я не хотел, да и не мог.
Подросток посмотрел на меня затравленным зверьком и умолк. Мне показалось, что у него не появилось и тени сомнения в своей неправоте. Я перестал обращать на него внимание и занялся собой. Пока не вернулась Ордынцева, занимался самолечением и вскоре мне стало немного лучше. Во всяком случае, кровь перестала сочиться сквозь повязку.
Наконец показалась Даша вместе с раненым. Тот шел медленно, и было видно, как он с трудом переставляет негнущуюся ногу. Наконец, они добрались до экипажа.
— Ты сможешь править лошадьми? — спросил я, вставая с подножки, на которой сидел все это время.
— Наверное, — ответила она. — А это очень сложно? А, я знаю, как! Нужно тянуть вожжи и кричать: «Но»!
С ней было все ясно.
— Посади человека на сидение и помоги мне влезть на облучок, — попросил я. Кроме как на себя, рассчитывать мне было не на кого.
Раненый стоял, держась рукой за борт пролетки и смотрел на нас с нескрываемой теплотой.
— Меня зовут Опухтин, — представился он. — Илья Ильич.
— Дяденька, — опять заныл подросток, обращаясь теперь к новому участнику действия, — вон тот мужик меня ранил и еще грозился убить!
Опухтин посмотрел на него, выпрямился и ухватился сразу побелевшей от напряжения рукой за поручень пролетки. Разбитое лицо его стало бледным и страшным.
— Ты, ты, это ты! — заговорил он, путаясь в словах.
Мне показалось, что у него начинает сносить крышу. Ко всем злоключениям нам не хватало еще сумасшедшего.
— Это он их убил! — почти впадая в обморочное состояние, бормотал Опухтин, показывая пальцем на паренька.
