проверки за ними приедут со сталепрокатного, которые, в свою очередь передадут форму ЦН-12 дальше.
Ещё полгода назад я бы, не моргнув глазом, повторил действия всех моих предшественников, но грандиозная бессмысленность происходящего, всеобщий Сизифов труд, вызвали нервный срыв. Я был по горло сыт охраной природы по-советски. Просто бездельничать я ещё мог, но участвовать статистом во всеобщем фиглярстве оказалось свыше сил. К тому же я узнал, что жаловался на куйбышевский ГАП директору Куйбышевского ГАП'а, и у меня не выдержали нервы. Когда замминистра прибыл на завод вторично, его ждали девственно незаполненные бумаги и полное отсутствие формы № ЦН-12.
На требовательное 'Почему?' я ответил, что постановлением Совета министров запрещены любые формы отчётности, не утверждённые Центральным статистическим управлением.
- Почему на заводе не внедрён учёт выбросов по форме ЦН-12? - распаляясь, продолжал проверяющий.
- Да потому, что её физически невозможно внедрить... - начал было я, но замминистра немедля осадил нахала:
- На других заводах почему-то всё внедрено!
- Если вы говорите вот об этих книженциях, - я помахал перед властительным носом четырьмя журналами, - то вот они. Вчера получил их на 'Светлане', завтра передам 'Сталепрокатному'. И если вы не поняли, что вам уже три дня кряду показывают одни и те же липовые журнальчики, то вам не то что ответственный пост доверить, вам веники вязать не по разуму. А если всё видели, но молчали, то вам не в этом кресле сидеть, а на скамье подсудимых!
Скандал случился преизрядный. Замминистра апоплексически полиловел и замахал руками. Клюшкин был бледен и сидел 'по стойке смирно'. Честно говоря, мне до сих пор трудно понять: человек, прошедший всю войну, имевший боевых наград больше, чем юбилейных медалек у чиновного кретина, трепетал перед этим кретином. В глазах застыл ужас.
Зато второй проверяющий - главный энергетик министерства - от хохота едва не сполз под стол.
Наконец у куйбышевского гостя прорезался голос.
- Вон отсюда! - заорал он. - Вы уволены! На это место найдут более компетентного человека!
- Компетентного в чём? - спросил я и, не дожидаясь ответа, вышел.
Далее события идиотически разворачивались по наезженной колее. Едва я вернулся на рабочее место, зазвонил телефон. Меня просили зайти в приёмную генерального конструктора.
'Успел нажаловаться...' - подумал я, собираясь на ковёр.
Я ошибся. Куйбышевский замминистра ещё не успел добраться к генеральному. Зато добралось письмо, которое и было показано мне встревоженной секретаршей:
'Ленинградское отделение Союза Писателей СССР, Комиссия по работе с молодыми литераторами просит командировать вашего сотрудника *** для участия в Третьем Всесоюзном совещании молодых писателей-фантастов. Совещание будет проходить в доме творчества 'Малеевка' под Москвой...'
- Я его ещё не зарегистрировала, - пояснила секретарша. - Может быть, порвать его, тогда никто не узнает...
Как будто речь идёт о письме из вытрезвителя, и мне предлагают скрыть стыдный факт от начальства. Я поблагодарил добрую женщину, но от помощи отказался, сказав, что на совещание мне ехать нужно.
На следующий день с утра меня вызвали к генеральному конструктору. И хотя разговор ничуть не напоминал по форме беседу на предыдущем месте работы, я не мог избавиться от ужасающего ощущения deja vu, поэтому, когда прозвучали слова, что меня не в дом творчества посылать надо, а гнать с завода поганой метлой, я резко отчеканил:
- От Ленинграда на совещание едет всего два человека, обе кандидатуры утверждены Обкомом партии. Если угодно, можете позвонить в идеологический отдел Обкома и объяснить, что вы не отпускаете утверждённого ими человека!
На самом деле на Малеевку-84 от Ленинграда ехало три человека, но язык не повернулся изменить хоть что-то во фразе, которую властно продиктовало deja vu.
И результат оказался точно таким же, что и в прошлый раз. Генеральный конструктор, пожилой и заслуженный человек, всю жизнь проработавший в военном ведомстве, сник, словно воздух выпустили из проткнутой велосипедной камеры, и хрипло проговорил:
- Ладно, поезжай. Вернёшься - поговорим.
И я поехал в Малеевку.
Даже там меня не отпускало ощущение, что всё это уже было со мной, и когда за день до показа второй серии 'Звёздных войн' нам объявили, что умер Черненко, я воспринял этот факт как нечто само собой разумеющееся, тем более, что во время Малеевки 1983 года, на которой я не был, скончался Андропов. Так что фантасты считали уже доброй традицией смотреть 'Звёздные войны' во время всенародного траура.
Однако, две золотых малеевских недели слишком быстро кончились, и я вновь появился на опостылевшем заводе. Клюшкин, увидев меня, мотнул головой:
- Зайди ко мне.
В кабинете он долго молчал, рассматривая меня, затем спросил:
- Ну, что делать будем?
- Прежде всего, - сказал я, - нужно закончить годовой отчёт и согласовать его. На это уйдёт две недели. Согласовывать я буду вместе со Светой, всё ей покажу и научу... - Клюшкин кивнул, соглашаясь. - Затем мне будет нужно две недели, чтобы найти новое место работы. Пятнадцатого января я напишу заявление по собственному желанию.
Полагаю, что у Валентина Константиновича в этот миг полегчало на душе. Мне тоже не хотелось создавать проблемы старательному и честному человеку, с которым я не мог сработаться просто потому, что давно не видел смысла в этой работе. А так история обещала всеобщий хеппи энд.
Теперь осталось открыть тщательно оберегаемый секрет согласования квартальных и годовых отчётов. Помнится, я предлагал читателю поломать голову над этой загадкой, но уверен, что никто не сумел дать правильный ответ. Вдвоём со Светой, которой предстояло замещать меня на должности начальника бюро, мы отправились в 'Водоканал'. Там я показал томящуюся очередь жаждущих согласования и объяснил, что становиться в неё никоим образом не следует. Мы поднялись на второй этаж и ввалились прямиком в приёмную директора.
- Здравствуйте! - возгласил я, улыбаясь самой широкой и кретинической из возможных улыбок. - Мы с завода Климова, привезли вам какую-то бумагу.
Самый мой вид показывал, что узнавать у меня о сути бумаги дело вполне бесполезное. Впрочем, секретарша, к которой я обращался, ничего узнавать и не собиралась. Она взяла отчёт и вписала его в журнал входящих документов.
- Мне бы пометочку, что мы привезли... - напомнил я, протягивая свой экземпляр, который немедленно украсился штампиком: 'Принято. Водоканал' и закорючкой подписи. Вот и всё, для любой контролирующей организации подобный оттиск мог означать только одно - 'Водоканал' принял мой отчёт.
Конечно, чиновник, на стол которому рано или поздно попадёт моя писанина, может не принять её и потребовать какого-то другого отчёта, но теперь ему будет недостаточно устных фраз, придётся писать подробный разбор, аргументировать причины отказа, подписывать всё это у своего начальника... и т.д. и т.п. Так что в сто раз легче плюнуть и подшить. А вы, небось, думали, что услышите невесть какую бюрократическую тайну? А никакой тайны и нет, есть расчёт на всеобщий пофигизм. Поговорить мы ещё можем, а в остальном всем на всё было плевать.
Валентин Константинович сдержал своё слово: в течение двух недель я приходил на службу, отмечался у табельщицы и уходил, не сказав никому ни слова. Но и я тоже сдержал обещание, в нужный день положив на стол заявление об уходе.
Разумеется, никакой работы в эти недели я не искал. Я лихорадочно дописывал последние страницы повести. А работа нашла меня сама. Мне предложили должность начальника отдела охраны окружающей среды на Ленинградском механическом заводе. А ЛМЗ это не просто завод, а объединение нескольких
