* * *
Приносят коньяк, и он ставит одну рюмку ближе ко мне. Матвей не выходит из окружения моих негнущихся уже конечностей. Я задумчиво дышу ему в макушку.
— Да ты не волнуйся, — говорит леопард-на-бицепсе, — выпей.
— Ага, — говорю я, беру коньяк и едва не отпиваю, но вовремя ставлю рюмку на стол.
— Догадливый, — смеется он.
— Где-то за углом, — улыбаюсь я, — члены попечительского совета с трубочкой для экспертизы?
— Что-то вроде, — улыбается он. — Нотариус.
Пожилой мужчина в костюме за столиком в углу приветливо машет рукой. Да они все сбрендили. Мы смеемся. Все, кроме Матвея.
— Я уже не боюсь, — вдруг говорю я.
— Молодец, — хвалит он, — мужик!
— Был бы ты на сто процентов уверен в том, что у тебя выгорит, — говорю я, — тебе бы этот фокус с бухлом не понадобился.
— Ну да, — улыбается он.
— Значит, ты не уверен, — уточняю я.
— Если честно, — признается он, — уверен, просто думал, что так будет быстрее.
— Это как, — спрашиваю я, сразу оговорившись, — прости за тупость?
— Да ладно, — машет он рукой. — Просто если бы ты выпил, мы бы решили вопрос быстрее. А так придется повозиться.
— Он не твой сын, — вопросительно говорю я.
— Я говорил с матерью Оксаны, — уклоняется от ответа он, — она не против того, чтобы я забрал мальчика.
— Сука! — вырывается у меня.
— Че, бля?! — приподнимается он.
— Я про мамашу! — досадливо говорю я.
— А-а-а, — говорит он, — ну да, если честно, то да, сука. Тем не менее, она за. Ты, говорит, вообще с катушек съехал. Да и работы у тебя постоянной нет.
Я благодарю Бога за то, что леопард-на-бицепсе появился не в разгар нашей с Матвеем нищеты. Тогда уволочь от меня мальчика не стоило бы ему ни черта. Теперь же мы поборемся.
— Я понимаю, — пристально смотрит на мои руки он, — о чем ты думаешь. Ты ж не такое говно, как мы все считаем.
— Спасибо, — кланяюсь я.
— Ну да, — нехотя говорит он, — иначе она не жила бы с тобой, да? Что-то человеческое в тебе осталось. Любовь, например, к пацану. Только, если она есть, ты поймешь, что ему и вправду лучше будет уехать со мной.
— На жалость пробить не получится, — мотаю головой я.
— Хорошо, — удивительно легко соглашается он, — вернемся к голосу, бля, разума. Мамаша Оксаны за то, чтобы тебя лишили родительских прав. Настоящий отец мальчика я. Попечительские советы у нас сам знаешь, какие. За деньги они его пропишут и девочкой, и внучкой короля Людовика Тридцатого.
— Тридцатого Людовика не было, — машинально поправляю я.
— Какая на хер разница, — машет он рукой. — Кстати, выпей уж, если на то пошло. Нотариус ушел. Не бойся.
— Нет, — говорю я. — Я не боюсь тебя, но… А-ля гуер а-ля гуер.
— Д’артаньян, бля, — хмыкает он и выпивает свой коньяк. — В конце концов, мы же по-честному, да, ты же не был рад, когда все это на тебя свалилось. Мальчик и все такое.
— Не был, — подтверждаю я.
— Ну так избавь себя от этого. Живи как тебе хочется. Ты же писатель. Пиши, бля, книги, а не вытирай говно с задницы этого засранца. Говно я ему сам вытру. Ты занимайся тем, что тебе правда нравится.
— Ты живешь один? — спрашиваю я.
— Нет, недавно женился, — охотно отвечает леопард-на-бицепсе, — с ней мы все обсудили, она согласна.
— Как она выглядит?
— Похожа на Оксану, — честно признается он. — Волосы длинные…
Мы молчим, глядя в разные стороны. Будь тут Оксана, она бы тоже не глядела ни на кого. Матвей тоже о чем-то думает, уставившись в одну точку. Поймал точку, так это называется, да, милая?
— И вот еще что, — тихо добавляет он, — она тебя не любила.
— Знаю, — говорю я и думаю о двухстах страницах ненависти, которые пылают в моем шкафу, под майками и свитерами.
— Она тебе говорила? — смотрит он на меня с надеждой, ему хотелось бы, чтобы я был раздавлен до самых кишок.
— Нет, — отчасти вру я, — просто догадывался.
— А-а-а-а, — разочарованно тянет он.
— Все равно, — пожимаю плечами я, — не хочу тебя злить, но ведь почему-то она не ушла от меня к тебе.
— Мужик, — улыбается он, — только и исключительно потому, что я ее не позвал. Потрахивать потрахивал, но в жены брать не собирался. Я уже сказал почему. Мы были слишком разные.
— Тем более, — говорю я, — зачем тебе ребенок от женщины, которую ты всего лишь потрахивал?
— Зачем себя мучить? — спрашивает он. — Ты же, глядя на ребенка, вспоминаешь ее.
— Тот же самый вопрос я адресую тебе, — парирую я.
— Она меня любила, поэтому никакие воспоминания о ней меня не мучают, — объясняет он.
Он прав, и крыть мне нечем.
— Ты отлично знаешь, что он — мой сын, а не твой, — говорю я.
— Да, — говорит он.
— Он чересчур похож на меня, — пожимаю плечами.
— Само собой, — говорит он. — Признаю это.
— У тебя не выгорит, — говорю я.
— Выгорит. Ты не думай, что это повод оставить его тебе, то, что он твой сын. Экспертизу я куплю. Попечительский совет куплю. Всех на свете куплю, и мальчика признают моим сыном, хоть он и вылитый ты. Ну похож. Ну и что? Верить-то надо документам, бля, а не глазам.
— Ну да, — улыбаюсь я.
— Ну вот и все, — улыбается он. — Все, малыш. Это дело одного месяца от силы, понимаешь?
— А потом… — машинально говорю я.
— Мы уезжаем в нормальную страну, где я ращу мальчика, — заканчивает он, самодовольно улыбнувшись, и я смеюсь.
— В чем дело? — спрашивает он резко.
— Ты похож на лошадь, — давлюсь я, — правда. Только сейчас заметил.
— Благодари Бога, — холодно говорит он, — что у тебя на руках ребенок. Иначе я бы тебя просто раздавил, бля. Наступил бы…
— Как лошадь, — хихикаю я.
Он молча привстает, и я затыкаюсь.
— Даю тебе последний шанс, — наглею я, — объяснить мне, почему ты хочешь заполучить ребенка.
