— Ладно, — он с сомнением смотрит на меня, но все же решается, — скажу. Понимаешь…
— Ну? — тороплю я.
— Он — единственное, что от нее осталось.
Мне снова нечем крыть. Мы подзываем официантку, та кладет счет рядом с пакетиком от палочек, которые Матвей так и не доел.
— Дядя, — вежливо говорит малыш леопарду-на-бицепсе, — дя-яяя-дя.
— Папа, — ласково говорит он Матвею.
— Папа, — говорит Матвей, тыча в меня рукой, — паааа-па.
Я задираю подбородок.
Если ты со мной, то кто же против меня?
* * *
— А комнатка у вас почему-то маленькая…
Закусив губу, я открываю дверь в кладовку. Две пожилые мрази из попечительского совета района Ботаника, город Кишинев, планета Земля, вертятся юлой по моему дому. Будь здесь не-убрано, они бы смели все с пола своими старыми, длинными, неопрятными юбками. Проклятые суки! Та что постарше, лет пятидесяти, с ужасной яркорозовой помадой на морщинистых губах, помладше вообще без макияжа: даже не знаю, кто из них страшнее. Меня от обеих воротит.
Как и их от меня.
Они особо не скрывают, зачем пожаловали, поэтому мне, по сути, наплевать, что я услышу. Единственное, что я сделал, так это вылизал весь дом, как кошка задницу. Ни одной соринки не найдут. Вдобавок я выбрит, и одет в новые джинсы и белую — гламурную, как шепчутся стамбульские проститутки, приехавшие домой в Кишинев на уикенд, — кофту, которую мне купила… Конечно же, Оксана.
— Странно, — поджимает губки одна из попечительских потаскух, — в доме ни одной фотографии вашей покойной супруги…
И к этому я готов, поэтому широко распахиваю комод, забитый фотографиями Оксаны.
— Не хочется, — объясняю я, — чтобы ребенок расстраивался, глядя на нее все время. Обычно я любуюсь фотографиями жены, когда Матвей ложится спать. Смотрю всю ночь и, бывает, плачу.
— У вас неуравновешенная психика? — радостно восклицает вторая и что-то черкает своим сраным карандашом.
— Железная, — говорю я, — но ведь мужчине нужно иногда поплакать. Когда все дела сделаны, и никто не видит. Ахиллес, например, плакал, Уленшпи…
— Покажите холодильник! — перебивают они меня.
Матвей, главное сокровище, из-за которого началась эта война местного значения, сидит на диване в ярко-красной рубашечке, красивый, как ангел, и, судя по тому, что притих, срет. Я подмигиваю ему и подсовываю книжечку с Золотым петушком поближе, после чего веду старух на кухню. Холодильник полон еды, а детской едой, с гордостью признаюсь я сам себе, он был полон всегда. Даже когда было совсем плохо. Я еще раз благодарю Бога за то, что этот, бля, рейдерский накат на моего сына начался после того, как я нашел работу. Посети они нас тремя месяцами раньше, испуганно думаю я, когда приходилось продавать вещи на тираспольском рынке, Матвея могли бы забрать прямо во время первой проверки. Суки!
— Так, — разочарованно хлопает та, что постарше, дверцей холодильника, — теперь туалет и ванная.
— Пожалуйста, — веду я их.
— Ка-ка, — сообщает Матвей.
— Мальчик что, не пользуется горшком? — оживает младшая.
— Писает в него, — объясняю я, — а вот по-большому пока редко. Это нормально. Не все дети ходят на горшок в его возрасте. Не все говорят. Я не переживаю.
— Вот как?
— Ну да, — начинаю злиться я, но потом беру себя в руки, потому что они только и ждут, чтобы я распсиховался, — кто-то раньше идет, вот, Матвей, например, пошел в девять месяцев.
— Ого! — говорит младшая, но осекается, потому что старшая смотрит на нее зло.
— Ого, — киваю я, — а вот говорить начнет позже. Слов тридцать пока знает. Ну, я не парю… беспокоюсь. Все равно заговорит. Правда, Матвей?
— Пявда Мей, — соглашается мальчик.
— Молодец, — треплю его по голове я, и даже у мегер взгляд смягчается, мой ангельски красивый ребенок даже Медузу, бля, Горгону бы вернул в лоно смирения, всепрощения и католической церкви, думаю я.
— Ка-ка, — напоминает он.
Тетки выжидают. Я улыбаюсь, беру Матвея на руки и лихо, раз-два, проделываю все что нужно. Меняю пацана быстрее, чем леопард-на-бицепсе, должно быть, надевал на себя грязные трусы, вонючие портянки и стиранную-перестиранную майку. Типа тельняшку, ага. Сколько у них там в армии на это уходит? Пятнадцать секунд? Так у меня всего десять. За десять секунд я меняю белье, штаны, мою задницу и надеваю все новое и чистое на ребенка. По-моему, неплохо. Даже старые суки, хоть они явно вынесут решение не в мою пользу, — впечатлены.
Ну да, думаю я, поэтому я и есть настоящий мужик. Потому что, чтоб вас, настоящий мужик это тот, кто трахает баб, кормит ребенка и пытается хоть как-то наладить свою жизнь и отношения с этими бабами — пусть одна из них и мертва — и вообще с самим собой. А тот, кто несколько лет дрочит в казарме под неприятно колючим шерстяным одеялом, носится как полудурок с автоматом по полигону и только и делает, что позволяет командовать собой кому ни попадя, тот вовсе не мужик. Просто дерьмо собачье.
Я тихонько хихикаю и продолжаю показ дома. Хотя показывать особо нечего. У меня всего две комнаты. Два дивана, телевизор, книжные полки, кровать Матвея, комод Матвея, занавески, чистые и стиранные, ну как же, и этому я научился, посуда, вычищенная как зубы на приеме дантиста…
— Туалет и ванная совмещены, — озабоченно говорит старшая младшей, — записываем…
— Вообще-то, — говорю я, усевшись с Матвеем на диван, — жилой фонд города Кишинева на 80 процентов состоит из квартир, где туалет и ванная совмещены.
Они не удостаивают меня даже взглядом.
— А здесь? — тыкает своими короткими красными, не то, что у Оксаны, ее-то руки были длинные и красивые, пальцами, старшая мегера. — Здесь у вас что?
— Компьютер, — терпеливо поясняю я, — рабочее место. Тружусь, не выпуская сына из поля зрения.
— Включите, — говорит она.
— Пожалуйста, — улыбаюсь я.
— А женщин вы водите? — вдруг резко спрашивает младшая, такие у нее, наверное, представления о перекрестных допросах.
— Если я скажу, что да, вы обвините меня в том, что я устраиваю здесь блядки, — надоедает все это мне, — если скажу, что нет, вы обвините меня в том, что я извращенец, потому что молодой мужчина без женщин — это подозрительно. Что для вас было бы предпочтительнее?
Она отводит глаза. Наверное, ей тоже неловко. Ну да. Все мы, в сущности, неплохие ребята, только у многих есть закладная на дом. Типа того.
Старшая тетка роется в компьютере. Конечно, ни одной фотографии голой бабы не то что на рабочем столе, но даже и в документах, в машине нет. Я все тщательно почистил. Тетка садится за компьютер и с важным видом водит курсором по экрану. Наверное, я тоже так выгляжу: для меня компьютер это всего лишь наборная машинка и интернет, в котором можно найти анекдот посмешнее да фото девки посимпатичнее. Тетка задумчиво опускает руку на чуть выдвинутый ящик стола, и я обнимаю Матвея, поцеловав его в щеку. Мне нужно на мгновение скрыть лицо: ведь я вспомнил, что в том самом, бля, ящике
