и одновременно мальчишеском — изгибе рта. Эта сила пугала ее. Но и возбуждала. То же самое, правда, можно было сказать и про Чака. Он тоже был мужчиной, он тоже возбуждал ее. Почему он, черт возьми, не позвонит или не напишет?
Все это случилось со мной слишком поздно. Вот в чем беда, подумала она. Я новичок в этой игре. И все потому, что я начала играть в нее, когда большинство других девушек уже полностью ей овладели.
И еще, конечно, нужно было думать о погонах. Само звание младшего офицера мало что значило. Сами по себе погоны мало что значили. Значение имело то, что стояло за ними. Работа медсестры. И она не хотела лишиться этого только из-за того, что ей понравился какой-то матрос. И все же они бы могли надеть гражданское, кто узнает? Что плохого в том, чтобы сходить вместе в кино или пообедать, если они оба будут в штатском? Как об этом можно узнать? Что в этом может быть плохого? Ничего плохого, только если нас не поймают.
А как нас могут поймать?
Вариантов множество. Они могли случайно встретить офицера, которого она знает, или офицера, который знает ее спутника и знает, что он матрос. Но шансы были очень малы, особенно если бы они пошли в кино, скажем, за пределами Норфолка. Они могли бы даже съездить в Ричмонд и обратно, в кино или на обед, и не будет никаких неприятностей, если они будут осторожны. А им придется быть осторожными.
Нужно просто решить, стоило это того или нет? Если бы только Чак написал или дал знать, что все еще жив… Ему, наверное, все равно. Лейтенант, наверное, всего лишь развлекался, но он казался таким искренним, о, Чак, почему ты не спешишь назад? Неужели ты не чувствуешь, что я пытаюсь принять решение, и как я могу решить что-то, когда ты где-то в Нью-Джерси, а он здесь, прямо здесь, с этими своими глазами, и этим жестоким ртом, и этими сильными руками. Чак, Чак, почему ты не звонишь? Неужели ты не хочешь позвонить мне?
Она избегала 107-й палаты, потому что не хотела принимать решение, которое от нее требовали. И поэтому она удивилась и почувствовала себя в ловушке, когда встретила его однажды вечером в коридоре, в выцветшем халате и тапочках ходячего больного. Она натолкнулась на него, поворачивая за угол. Он схватил ее, потащил снова за угол в маленький коридорчик, заканчивающийся тупиком, где не было ничего, кроме ящика с инструментом.
— Где ты была? — прошептал он.
— В госпитале. Мне… мне дежурство поменяли.
— Не лги мне, Джейн. Если ты не хочешь иметь со мной ничего общего, скажи об этом. Но пожалуйста, не лги мне.
— Извини. Я пыталась что-то решить. Вот почему я… я избегала тебя.
— Ты решила?
— Нет.
— Когда, Джейн? Меня выпишут через несколько дней. Ты ведь знаешь это.
— Да, знаю.
— Милая…
— Пожалуйста, не торопи меня. Дай мне подумать. Неужели ты не видишь, что я…
Его руки были у нее на плечах.
Он вцепился ей в халат.
— Господи, какая ты красивая, — прошептал он. — Джейн, Джейн…
Он притянул ее к себе. Она непроизвольно подняла лицо, и он прижался к ее губам своими губами. Удивительно ласковыми для такого жестокого рта. Он был нежен, и она потонула в нежности его поцелуя. Она придвинулась ближе, его руки крепко обвились вокруг нее, и она ответила на поцелуй.
Ей было приятно его крепкое объятие, неожиданная нежность его рта. Затем она отвела голову, и его губы скользнули по ее подбородку.
Она уткнулась ему в плечо, все еще тесно прижимаясь к нему и чувствуя легкую слабость и головокружение от его поцелуя, силы его рук, близости его тела.
— Ты согласна, Джейн?
— Да.
— Ты хочешь этого?
— Да. — Она все еще чувствовала слабость. Она отчаянно прижалась к нему, стараясь прийти в себя.
— В пятницу, — сказал он. — Меня выпишут к этому времени. Мы пойдем в кино в Ньюпорт-Ньюс. Хорошо?
— Да. — Она отстранилась от него. — Ты должен позволить мне уйти сейчас. Кто-нибудь может прийти.
— В восемь часов, Джейн, — сказал он. — В гражданском. Ты знаешь там кинотеатр?
— Да.
— В восемь часов, в пятницу. Джейн, я…
— Не надо, не говори ничего.
— Хорошо, потом.
— Да, потом. Сейчас давай пойдем. Пожалуйста.
Он поцеловал ее снова, затем быстро развернулся и пошел по коридору. Она следила за ним, пока он не скрылся из виду, потом безвольно прислонилась к стене и подумала: 'В пятницу вечером. В пятницу вечером'.
В четверг днем они сидели в солярии на шестом этаже. Стекло было вставлено на место в ожидании натиска зимы. Стекло шло от пола до потолка, заменяя сетки, которые вставлялись на лето. Они сидели вместе, трое мужчин, и смотрели на базу.
Первым поднялся Гиберт.
— Пойду вниз, сосну немного. О’кей, Грег?
Грег кивнул и ничего не сказал.
— Одно плохо. Если у тебя редкая болезнь, — сказал Гиберт, — все обращаются с тобой, как с ходячей пробиркой. Черт возьми! Будущее всего человечества, может быть, зависит от того, что они на мне выяснят.
— Тебе цены нет, — сказал Грег. — Иди вниз и попроси кого-нибудь из медсестер запереть тебя в ящик. Нам бы не хотелось потерять тебя.
— Грег, нахал, — сказал Гиберт. — Ну, я пошел. — Он помолчал. — Никто в теннис сыграть не хочет?
Никто не ответил.
Гиберт пожал плечами и пошел прочь. Он наблюдал за тем, как Гиберт прошел мимо Грега и вышел в коридор. Через некоторое время он услышал, как взвыл лифт, двери открылись со скрипом и шумно захлопнулись. Затем снова завывание.
Он повернулся к Грегу.
— Ты, должно быть, счастлив? — сказал он.
— Почему? — не понял Грег.
— Я завтра выписываюсь.
— Мы будем скучать по тебе, приятель. Нечасто встретишь такого профессионального симулянта.
Он улыбнулся. Сейчас он мог позволить себе эту роскошь — улыбаться. Сейчас даже Грег не мог влезть ему под кожу. С Джейн все было решено. Завтра вечером. После этого — черт, все будет просто.
— Чему ты усмехаешься? — спросил Грег.
— Ничему.
— Не думал, что ты будешь так радоваться выписке. Я заметил, у тебя шашни с мисс Дворак. — Грег сделал паузу. — У вас с ней далеко зашло?
— Черт возьми, Грег, — сказал он, изображая невинность. — Я знаю свое место. Мисс Дворак — офицер.
