Сергей Мартьянов
ПЯТИДЕСЯТАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
Итак, послезавтра у нас с Клавой свадьба! Правда, родители Клавы советовали нам обождать: до женитьбы ли, когда немцы подходят к Сталинграду? Но мы любили друг друга, а от Сахалина до Сталинграда одиннадцать тысяч километров.
Гостей пригласили человек двадцать — все больше по линии Клавиной родни. У меня на Сахалине родных не было, и я пригласил лейтенанта Ваню Киреева, моего лучшего друга, да начальника нашего клуба капитана Абрамяна, без которого не обходилась ни одна веселая компания.
Итак, послезавтра... Я сидел за своим столом в штабе, и одна мысль не давала мне покоя: ведь до сих пор я не доложил о своей женитьбе начальству! Все кактто не было подходящего момента: то начальство занято, то еще что-нибудь. Да и вообще язык не поворачивался: начнутся расспросы, поздравления... А я не любил этого.
За такими мыслями меня и застал посыльный, сказавший, чтобы я сейчас же шел к начальнику отряда. Зачем? Посыльный не знал. И я поспешил к полковнику, немного робея от предстоящей встречи: начальник отряда, пожилой суровый человек, которого за глаза звали «батей», не так-то часто вызывал меня.
В просторном кабинете, увешанном картами и схемами, задернутыми шторами, полковник был не один. У письменного стола в кресле сидела незнакомая женщина,
— Что вы, слушайте, не можете ответить на элементарный вопрос? — кричал «батя» в телефонную трубку. — Разберитесь и доложите как следует!
Ну, думаю, под горячую руку попал я к полковнику. А он бросил трубку, смерил меня придирчивым взглядом и обернулся к женщине:
— Вот и лейтенант Миронов, знакомьтесь, — и принялся что-то записывать в ученическую тетрадь.
Женщина посмотрела на меня прищуренными глазами и подала тонкую сухую руку:
— Макарова.
На огромном столе, покрытом толстым стеклом, не было ничего, кроме тетрадки, простой ученической чернильницы и пепельницы: «батя» не любил канцелярской роскоши.
Окончив писать, он стремительным жестом отодвинул от себя тетрадку.
— Так вот. К нам приехал товарищ из Москвы. Хочет посмотреть границу. Дело очень серьезное. Будете сопровождать.
— Ясно, — ответил я, предчувствуя недоброе для себя. Кто эта женщина, почему ей нужно посмотреть границу? Уж больно у нее был хрупкий, оранжерейный вид: узкие покатые плечи, бледное печальное лицо, и эта привычка щуриться, слегка откинув назад голову. Но раз полковник сказал, что ей нужно посмотреть границу, значит нужно. Какие могут быть разговоры?
И я еще раз сказал:
— Ясно, товарищ полковник.
А женщина поднялась и стала прощаться. Видимо, она сидела у полковника давно. Тот также поднялся, с грохотом отодвинув стул.
— Итак, завтра в шесть утра, Татьяна Михайловна?
— Да, если можно.
Женщина была по плечо «бате».
— Договорились, — полковник обернулся ко мне. — Завтра на моей машине к шести ноль-ноль быть у гостиницы. Поедете в Онорскую комендатуру на заставу Поддубного.
— Слушаюсь,— сказал я, чувствуя, как на сердце у меня похолодело. А свадьба? Как же быть со свадьбой? Стеснялся доложить, а тут уезжать, да еще на заставу Поддубного. До нее сто восемьдесят километров по сахалинским дорогам. Скандал!
Но я сказал «слушаюсь», потому что дисциплина есть дисциплина и потому что в присутствии постороннего человека было как-то неудобно говорить о свадьбе.
Через минуту москвичка ушла.
Полковник взял телефонную трубку и вызвал Онорскую комендатуру.
Я плохо слушал, о чем он говорил коменданту Борисову. Что-то насчет нашего приезда, Макаровой и лейтенанта Поддубного. Я все думал, как бы сказать о свадьбе, и не решался. Проклятая застенчивость!
И вдруг меня осенило: а ведь это даже здорово, что я внезапно уеду на границу. Пусть с первого дня Клава и ее родня знают: моя жизнь полна неожиданностей. Кроме того, где-то в глубине души теплилась надежда вернуться в город послезавтра к вечеру.
Положив трубку, «батя» посмотрел на меня из-под лохматых рыжих бровей и проговорил отчетливо:
— А вы, Миронов, отвечаете за Татьяну Михайловну головой. Понятно? Чтобы никаких там чепе! — погрозил он пальцем. — Больше я вас не задерживаю.
И я ушел, так и не сказав ничего о свадьбе.
Утром мы выехали на границу. Промелькнули пустынные улицы города, остались позади картофельные поля, дорога пошла в гору. Москвичка сидела рядом с шофером и с любопытством смотрела по сторонам. Как раздражал меня этот ее затылок с пучком черных волос, и эта ее тонкая и длинная шея, и ее узкие покатые плечи! Всю ночь я проклинал себя за малодушие и терзался, что уезжаю, ничего не сказав своей Клаве.
Да, я уезжал тайно, потому что прекрасно знал Клавин характер: она бы пошла к самому полковнику и добилась отмены его решения. Что же касается моей спасительной мысли насчет неожиданностей в жизни офицера-пограничника, то после трезвых размышлений она показалась мне обыкновенным мальчишеством. Оставался единственный выход: во что бы то ни стало вернуться домой завтра к вечеру.
Машина вымахнула на возвышенность. Слева засинели воды Татарского пролива. Погода выдалась ясной, было видно, как вдали по матовой глади ползли рыбачьи катера и два игрушечных пароходика.
— Смотрите, море как вертикальная, стена, правда?— вдруг сказала Татьяна Михайловна.
Я промолчал. Десятки раз я видел море, и никогда оно мне не казалось вертикальным.
Потом пролив опрокинулся куда-то в сторону и по бокам дороги потянулись сопки, до самых вершин утыканные пнями вперемежку с обгорелыми стволами деревьев.
— Что это?
— Японцы сожгли, — сухо ответил я.
— Когда?
— В двадцать пятом, перед уходом с северной половины острова.
— А-а...
И она опять замолчала.
Дорога круто свернула вправо и вскоре стала подниматься на Камышинский перевал. Замелькали
белые придорожные столбики; остроконечные ели и пихты медленно опускались в пропасть.
— Давно построена эта дорога?
— Перед войной.
— Как же здесь пробирались раньше?
— А так...
Раньше здесь проезжали по другой, гужевой дороге, остатки которой виднелись кое-где рядом с новой, а еще раньше — по вьючным тропам, но я не счел нужным вдаваться в подробности.
На вершине перевала Татьяна Михайловна попросила остановиться. Я нехотя вылез из машины: остановки в пути не входили в мои планы.
— Как красиво! — воскликнула спутница, вглядываясь в таежные дали.
