взмахом подняло ее на себя. Они поехали в степь — туда, где ждали воду.
Но не успели отъехать и шагов пятьдесят, как один бачок отвязался и упал на землю. Казашка не заметила это, она раскачивалась на своем верблюде как ни в чем не бывало. Вот растяпа! Подбежал, поднял бачок, помог привязать.
— Ой-бой! — замахала казашка руками. — Рахмет, рахмет!..
Поблагодарила, значит. Потом поудобнее уселась между своих бачков и медленно поехала дальше. Верблюд огласил степь громким ревом.
А поезд ушел. Только столбик пыли перед глазами да затихающий шум колес.
Я стоял на высокой насыпи, в тишине и полном одиночестве. У самой дороги — белесые, в рыжих кустиках пески; дальше, на горизонте, — синяя яркая полоска Аральского моря, и над всем этим — зеленоватое небо с тонкими золочеными краями далеких облаков. Я смотрел на все это и готов был зареветь от отчаяния, как тот верблюд.
Начальник станции, выслушав мои объяснения, укоризненно посмотрел на меня, вздохнул и принялся звонить в Уральск, чтобы в воинском вагоне с верхней полки сняли фибровый чемодан и шинель с солдатскими зелеными погонами.
— А как же со мной? — напомнил я.
— Эх, парень, парень... — проговорил он и обещал устроить на завтрашний поезд.
Всю ночь я провел, не сомкнув глаз: думал о Даше. Представляет ли она, где- я сейчас и что со мной? И кого видит во сне: меня или мичмана? В маленьком зале ожидания тускло горела лампочка, засиженная мухами. Пахло каким-то казенным, кисловатым запахом. Несколько раз я выходил на платформу, под яркие мохнатые звезды. Мимо проносились товарные составы, прошел пассажирский поезд «Москва—Алма-Ата». Может быть, дать из Уральска телеграмму? Нет, пусть все будет неожиданным. А что все?..
Начальник сдержал слово: устроил меня с комфортом в вагоне матери и ребенка. Я горячо поблагодарил его.
— В жизни, парень, всякое бывает... — загадочно произнес начальник.
Я так и не понял, что он имел в виду: то ли мое приключение, то ли новое и необычное мое соседство.
Терзаясь оттого, что нельзя курить, я лежал на верхней полке и думал: «А все-таки, чего в жизни больше, хорошего или плохого? Пожалуй, хорошего. Но то и другое еще причудливо переплетаются и уживаются рядом. Даша и мичман. Справедливый полковник и въедливый корреспондент. Добрый начальник станции и такая глушь кругом. И все же после плохого всегда наступает хорошее. Например, я отстал от поезда, но сейчас снова еду...»
Так размышлял я, всему давая оценку, и только в одном запутался безнадежно: чем кончится вся эта история со мной, Дашей и мичманом? С этой мыслью я и, заснул, а когда проснулся, поезд уже подходил к Уральску.
Вручили мне мои вещи в целости и сохранности, но намекнули, чтобы впредь я таким ротозеем не был. Обидно мне стало. Эх, люди! Ничего-то вы не знаете...
И пока ехал дальше, подсчитал, что давно в Севастополе нужно было бы быть, а я все еще до Москвы никак не доберусь. И все из-за своего характера: во все встреваю, а когда попросят, отказать не могу.
Полечу-ка я из Москвы на самолете! Приплачу к воинскому литеру и махну прямо в Симферополь. Мысль эта мне понравилась.
До Москвы доехал благополучно, хоть и шумело в ушах от ребячьего крика и плача. Зато в вагоне я был самым популярным пассажиром. Еще бы, пограничник! Мальчишки наперебой расспрашивали о шпионах, а мамаши угощали домашней снедью. Теперь уж обо мне заботились все, и было как-то неловко.
Вот и столица. Оставил на Казанском вокзале в камере хранения вещи и через какие-нибудь полчаса был в городском агентстве Аэрофлота. Здесь на каждое направление — свое окошко, а перед окошками очереди. Все больше командировочные и курортники. Встал, дожидаюсь. И вот кассирша сообщает, что может предложить билет только на завтра на одиннадцатичасовой рейс. Значит, еще одни сутки сидеть. Сердце мое дрогнуло. Может, поездом уехать? Он уходит сегодня вечером. Но
было как-то неудобно перед командировочными и курортниками: стоял, стоял, а билет не купил.
И только когда вышел из агентства на площадь Дзержинского, оставшись наедине с собой, понял: дурак я, дурак, права была Нина!
Но разве можно в Москве остаться наедине с собой? Толпа подхватила меня, помчала вниз по Охотному ряду, и я уже забыл и мичмана и Нину, так все интересно и ново было кругом. Нет, я не жалею, что остался в Москве! Побывал на Красной площади, в Кремле, панорамном кино. Там за билетами очередь стояла, но мне, как пограничнику с Памира, уважение сделали.
Приехал на Казанский вокзал поздно вечером. Решил переночевать в зале ожидания, а утром уехать на аэродром, во Внуково. Но рано утром еще одно происшествие случилось.
У какой-то гражданки неподалеку от меня чемодан украли. Она крик подняла, все проснулись, повскакали. Подошел милиционер:
— Как было дело, гражданка?
Попросила она соседа присмотреть за вещами, . отлучилась по своей надобности, а когда вернулась, ни соседа, ни чемодана.
— Какие у него приметы, не помните?
— Чернявый такой, в сером плаще и кепке, — а сама плачет.
— Трудно, — говорит милиционер, — по таким приметам найти. А пуговицы, например, или еще что на плаще целы?
— Не помню, — отвечает гражданка. — А вот на левом рукаве плаща — дырка. Я еще обратила внимание. Вроде окурком прожженная. Паленая такая/ маленькая...
Запомнил и я эту примету. Милиционер куда-то ушел, а мне тоже не сидится. Не выходит у меня из головы эта дырка. Прошелся потихонечку по залам — ни одного чернявого в сером плаще и кепке; выглянул на перрон—опять никого. Правда, один в плаще садился в вагон, но у него никакой дырки на рукаве не было. Вышел на привокзальную площадь — снова ничего подозрительного. То плащ не такого цвета, то шляпа вместо кепки.
И вот, гляжу, на той стороне, у Ленинградского вокзала, стоит парень, правда, без чемодана, в сером плаще и кепке, вроде такси дожидается. Я к нему. Подошел, когда он уже в подвернувшуюся машину садился. Смотрю — чернявый.
— Разрешите, — обращаюсь, — прикурить?
Дал он мне спички, усмехнулся:
— Чего ж ты, солдат, своего огонька не имеешь?
Прикуриваю и вижу: левый рукав прожжен папиросой. Ну, что дальше было, ясно-понятно. Не таких задерживали.
Долго в милиции парень не сознавался. Ни на каком Казанском вокзале он не был, никакой гражданки не знает. Кто дал право этому солдату хватать на улице честного человека? Тут меня аж заело, и теперь уж я не мог уйти из отделения, пока не разоблачат этого несчастного ворюгу. Наконец нашли при нем багажную квитанцию, принесли из камеры хранения чемодан, и потерпевшая гражданка опознала в нем свои вещи.
Я посмотрел на часы и ахнул: до отправления самолета оставалось двадцать минут. До Внукова и не доедешь.
Извинился передо мной майор милиции, в аэропорт позвонил и сказал, что я могу не беспокоиться: завтра в это же время вылечу в свой Симферополь, билет будет действителен.
Приехал во Внуково и весь день пролежал в березовом лесочке неподалеку от аэровокзала, чтоб никаких больше соблазнов. О чем только не передумал я, лежа на спине под березами и прислушиваясь к их неугомонному шелесту! Но рассказывать об этом длинно и неинтересно.
А наутро жизнь подсунула мне еще одну свинью в виде невозмутимого дикторского голоса:
— Товарищи пассажиры, самолет, отбывающий рейсом на Симферополь, задерживается на неопределенное время ввиду нелетной погоды.
«Неопределенное время» тянулось четыре часа и тридцать минут. Я ходил по вестибюлю, по
