— С кого начнем? — спросила Катя.
— Пойдем к Серафиме Ивановне, — сказала Настенька. — Она не откажет, — и, пряча под шубкой драгоценную ношу, завернутую в газету, Настенька устремилась вперед, увлекая за собой подругу.
Душа у нее звенела, и все существо было преис-' полнено такой гордости, что она с искренним сожалением посматривала на прохожих, которые и не подозревали, какое важное событие остается для них неведомым. Маленькая и кругленькая, она катилась как колобок впереди Кати, косолапо вышагивающей в своих больших подшитых валенках.
Серафима Ивановна, известная в городе портниха, была общительной, ласковой и сердобольной женщиной. Она вечно что-нибудь советовала, громко сочувствовала чужому горю и никому ни в чем не возражала. Девушки двинулись прямо к ней, зная, что у нее все подоконники заставлены цветами.
Портниха жила в старинном деревянном доме с вы. соким крыльцом и окнами с глухими тяжелыми ставнями.
Она пригласила девушек в комнату, усадила на мягкую кушетку и сразу же заулыбалась, затараторила, отложив шитье. От обилия цветов у Настеньки захватило дух. Тут были и строгие фикусы, и бледные чайные розы, и яркие фуксии с фарфоровыми, точно неживыми, колокольчиками цветов. Комната напоминала оранжерею.
— Ну, давайте, давайте показывайте, что вы там принесли, — сказала Серафима Ивановна, кивая на газетный сверток. — Что вам сшить, девочки? Летние платья?
— Нет, — смущенно ответила Настенька. — От имени комсомольцев и молодежи города мы просим вас, Серафима Ивановна, подарить для общего дела несколько комнатных цветов.
— Цветов? — удивилась портниха. — Для какого же это общего дела?
— Сегодня ночью прибывает первый эшелон комсомольцев с Украины. Они будут жить в клубе мелькомбината, а потом на тракторах и машинах выедут дальше. Мы решили собрать для них букет живых цветов.
— Ах, вот как! — воскликнула портниха и вся просияла. •— Это очень мило! И много вы уже насобирали?
— Мы к вам к первым...
Она насторожилась, как птица, потом засуетилась, переходя от цветка к цветку и ласково поглаживая их пальцами.
— Так как же, Серафима Ивановна? — нетерпеливо спросила Настенька. Катя сидела молча, предоставив подружке право вести дипломатические переговоры.
— Что как? — переспросила портниха, с упоением вдыхая горьковатый, резкий запах герани, кокетливо распустившей свои узорчатые листья.
— Насчет цветов, — напомнила Настенька.
— Ах, да! — очнулась Серафима Ивановна. — Я понимаю, понимаю! — она сокрушенно вздохнула и очень вежливо сказала: — Только извините, я не могу.
— Почему? —в один голос спросили Настенька и Катя.
— Видите ли, девочки. Эти цветы... Я ухаживаю за ними всю жизнь. И вдруг — погубить? Что вы, милые?
Задыхаясь от гнева, Настенька стремительно поднялась с кушетки:
— Но ведь это же для комсомольцев! Они на целину приезжают. А вы...
— Я понимаю, все понимаю, девочки, — ласково проговорила портниха.— Но что получится? Загубите вы цветы, подарите их комсомольцам, а на второй день они выбросят ваш букетик, потому что он завянет. Зачем это?
— Прощайте, — холодно сказала Катя и потянула за собой Настеньку, ошеломленную жадностью портнихи.
Дверь захлопнулась за ними мгновенно, больно ударив Настеньку, и девушке показалось, что она получила пощечину.
— Вот тебе и Серафима Ивановна... Индивидуалистка чертова!
— Ну ладно, чего ты расстраиваешься? — протянула Катя. — У других найдем, подумаешь?
Несколько минут они шагали молча, раздосадованные и огорченные первой неудачей.
— Зайдем? — нерешительно предложила Настенька, останавливаясь у низкого саманного домика с подслеповатым окошком. Здесь жили мать и сын Нуртаевы. Сын работал на железной дороге, а мать торговала на базаре молоком.
— Сюда? Ну давай... — согласилась Катя. — Только иди одна, а я постою на улице.
Настенька отворила скрипучую дверь с болтающимся на канате кирпичом и очутилась в полутемной комнате, добрую половину которой занимала плита.
— Мир дому сему! — громко сказала девушка, неизвестно зачем сбиваясь на торжественный тон.
— А, Настасья!.. Здравствуй, Настасья, — ответила Мурхаба Нуртаева, смуглая костлявая старуха с лицом неподвижным, как маска. До прихода Настеньки она возилась около плиты и сейчас бросила все дела и смотрела на девушку своими немигающими глазами, по выражению которых трудно был понять, рада она приходу гостьи или нет.
Настенька всегда терялась, когда видела такое безразличие и неопределенное отношение к себе, и потому довольно путано объяснила цель своего прихода.
— Ты много сказала, но я мало поняла, — ответила Мурхаба. — Повтори еще раз.
Настенька снова объяснила, зачем она пришла, и умолкла на полуслове, с робостью и надеждой посмотрев на старуху.
Та выслушала внимательно, помолчала с минуту и уклончиво проговорила:
— Хорошее дело ты задумала, помогают ли тебе люди?
— Помогают, — неуверенно ответила Настенька.
— Кто? — допытывалась старуха.
— Ну кто... все! — выпалила девушка и покраснела оттого, что пришлось солгать. — А вы поможем те? — нетерпеливо спросила она и опять заблудилась в догадках: то ли жалко старухе цветы, то ли нет?
— Погоди, я еще не все сказала,— спокойно ответила Мурхаба. — У меня только один цветок, — и она указала твердым коричневым пальцем на единственный цветок, стоящий на подоконнике. Это был ванька мокрый, скромный, немного смешной цветок с водянистым стеблем и красными огоньками лепестков, почему-то сразу понравившийся Настеньке.
— Ну и что же? — спросила она, напряжение всматриваясь в неподвижное лицо старухи*
— У меня только один цветок, — повторила та.— Понимаешь?
— Значит, не дадите? — упавшим голосом спросила Настенька.
Мурхаба снова склонилась над плитой, давая понять, что разговор окончен.
— Эх вы, — презрительно проговорила Настенька. — А еще сын у вас комсомолец... Неужели ему за вас не будет стыдно?
Старуха порывисто подняла голову, гнев исказил ее лицо.
— Жунус не обидится на меня! Он только спасибо скажет!
— Спасибо!.. — передразнила Настенька, в сердцах хлопнула дверью и вышла на улицу.
Ей хотелось плакать.
— Ну как? — спросила поджидавшая ее Катя.
— Никак! — отрезала Настенька. — Пошли к другим.
Несмотря на первые неудачи, она была полна решимости. Катя, подавленная и притихшая, покорно следовала за нею.
Вскоре девушки уже входили к Вере Сидоровой, потом к Капустиным, к другим знакомым. Их приглашали в комнаты, расспрашивали, разглядывали два единственных цветка. И все, будто сговорившись, отказывали, да, отказывали под разными предлогами: то, видите ли, жена не может решиться без мужа, то цветы могут замерзнуть, а то и просто так, без всяких предлогов.
А инспектор по кадрам Михаил Матвеевич Безденежных, любивший при случае «пофилософствовать», пустился с Настенькой в длинный разговор:
— А скажи, голубушка, и большой митинг вы затеяли на вокзале?
— Большой!
