— И сколько же будет выступать ораторов?
— Пять человек, — ответила Настенька, разглядывая на стене картину Шишкина «Утро в сосновом лесу».
— И это на сорокаградусном морозе?
— А что? — вспылила Настенька, не выдержав допроса. — Ну и что из этого?
— Насть, не надо, Насть... — тихо попросила Катя, но Настенька посмотрела на нее такими гневными глазами, что та прикусила язык.
— Ну и что из этого? — повторила она, с вызовом обернувшись к въедливому инспектору.
— Да ты погоди, не ершись, — досадливо остановил ее Михаил Матвеевич. — А известно ли тебе, как будут устроены новоселы в клубе мелькомбината? На чем они будут спать, как питаться, то да се?
— Не знаю, — призналась Настенька.
— Вот видишь, — усмехнулся Михаил Матвеевич.— Речи произносить мы все мастера. А как настоящую чуткость проявить к кадрам, так «не знаю»... Одними цветочками нам от новоселов не отделаться, голубушка. «Зри в корень», как сказал Козьма Прутков, — и он начал куда-то собираться, а Настенька и Катя, пристыженные и оскорбленные, ушли не солоно хлебавши.
Да, чистая и пылкая душа Настеньки была глубоко оскорблена. Оскорблена черствостью людей, всех этих портних, инспекторов по кадрам, торговок молоком, Сидоровых и Капустиных. «Как можно так?» — спрашивала она себя в отчаянье. Как же она теперь пойдет на вокзал, как посмотрит в глаза целинникам, что скажет им? «Молодежь Казахстана встречает комсомольцев Украины, как дорогих гостей...» Позор, позор!..
На улицах по-прежнему свирепо дул ветер, норовя сорвать с Настеньки пуховый платок, распахнуть шубку, насыпать в ботики пригоршни колючего снега.
Домой она вбежала в слезах и тут же, не раздеваясь, не обращая внимания на оставшуюся у порога Катю, повалилась на кровать, уткнув пылающее лицо в подушку.
Они занимали с матерью одну маленькую комнату при городском Доме пионеров, и на двери у них не висело ни гири, ни кирпича. Дверь эта была постоянно открыта для подруг — и в минуты горя и в минуты радости, ибо дух дружбы и справедливости витал в ней всегда. Здесь можно было и поплакать и повеселиться в полную душу, без всякой оглядки.
— Доченька, что с тобой? — побледнела Мария Николаевна, отложив газету. — Где ты была так поздно?
— Мама, они не люди, не люди!.. — твердила Настенька, не в силах больше произнести ни слова: рыдания душили ее.
— Кто не люди? Катя, объясни, пожалуйста, что случилось?
Мария Николаевна всю жизнь занималась с деть- -ми, а сейчас руководила городским Домом пионеров. Потеряв на войне мужа, она так больше и не вышла замуж: то ли не попадался настоящий человек, то ли не хотела терять «самостоятельного образа жизни», как она выражалась. Скорее всего она страшилась, что муж заведет в семье свои порядки и, может быть, пресечет порывы ее единственной дочери, а это было бы для нее несчастьем. И она продолжала жить только для Настеньки и думала только о ней.
Выслушав Катю, она неожиданно сказала:
— Ну и дуры! Вот у нас герань распустилась, а я не дам. Чтобы на морозе померзла? Ни за что!
Она была женщина решительная и принципиальная.
— Как? И ты, и ты?.. — подняла над подушкой лицо Настенька. Она задыхалась от изумления и возмущения.
— Да, и я, — спокойно подтвердила Мария Николаевна.— И сейчас объясню почему.
— Не надо мне ничего объяснять, — с холодным презрением проговорила Настенька. В следующую минуту она соскочила с кровати, взяла ножницы и шагнула к подоконнику, на котором стояла герань. Мгновение — и шарообразный красный цветок был обрезан у самого корня. Зеленый сок так и брызнул из толстого стебля.
— Вот тебе! — мстительно сказала Настенька, схватила за руку растерявшуюся Катю и вместе с ней выбежала из дому.
— Вернись! Вернись сейчас же! — кричала Мария Николаевна из открытой двери, но Настенька была уже далеко.
До двух часов ночи девушки сидели на диване у Горбуновых в той самой комнате, где родилась их блестящая, но так бесславно провалившаяся идея. Катя читала «Королеву Марго», украдкой поглядывая на подругу и вздыхая, а Настенька тупо смотрела в одну точку перед собой, обхватив руками колени.
В два часа она вскочила с дивана:
— Ну, пошли на вокзал.
И снова она была прежней энергичной Настенькой, для которой не существовало никаких преград.
На улице хлопали калитки, скрипел снег под ногами, во многих окнах горели огни. Только у портнихи Серафимы Ивановны окна, как всегда, были наглухо закрыты ставнями.
Собралось так много народу, что все не уместились в станционных залах, многие толпились на перроне и привокзальной площади. Было очень холодно, парни и девушки приплясывали на снегу, хлопали руками, кое-где завязывалась веселая возня.
Настенька прошла на перрон и встала у самой его кромки. Застенчивая Катя тронула ее за рукав:
— А может, уйдем отсюда? А может, не надо все это?
Настенька отдернула руку. Чтобы три цветка ее не замерзли, она сняла с головы пуховый платок и накрыла им скромный многострадальный букетик. Снежная изморозь засеребрилась в ее волосах.
— Простудишься, Настя! — весело крикнул Жунус, оказавшийся рядом.
— Ничего, как-нибудь, — сухо ответила Настенька и отвернулась.
К перрону подошел долгожданный поезд. Весь в клубах белого пара, паровоз дышал тяжело и прерывисто. Перекликнувшись буферами, замерли вагоны, утыканные еловыми ветками. Перед глазами Настеньки остановилось длинное красное полотнище: «Освоение целинных и залежных земель — всенародное дело». Вместе со всеми она бросилась к ближайшему вагону, из которого уже выходили парни и девушки с чемоданами и рюкзаками.
Оберегая цветы, Настенька пробилась к подножке, очутилась перед каким-то парнем в новом нагольном полушубке и протянула ему букетик. Сердце ее колотилось сильно-сильно, она была счастлива, что вот и сделала свое дело. Незнакомец небрежно принял цветы, крепко встряхнул Настину руку и тут же передал букетик сходившей вслед за ним девушке в шапке-ушанке. Настенька даже немного обиделась: получилось не так торжественно, как она думала.
— Хлопцы! — насмешливо крикнул парень. — Бачьте, яки здесь гарны дивчата!
Это касалось в первую очередь Настеньки, и девушка немного смутилась. Все выходило не так, как она представляла себе.
Хлопцы заулыбались, загоготали, откровенно разглядывая Настеньку, а парень в нагольном полушубке весело подмигнул ей:
— Ну, давай знакомиться. Мэнэ зовуть Игнатом Дорошенко. А тэбэ?
— Настей Светловой. Вы откуда?
— 3 Ромадана. А ты з цьего миста?
— Что? — не поняла Настенька.
— Ну... из этого города?
— Ага. Здесь живу и здесь родилась. А это моя подруга, Катя Горбунова.
Игнат и Кате встряхнул руку так, что та поморщилась.
— Ну и як? — деловито спросил он. — Яка тут жизнь?
— Ничего, — вставила Катя.
— А як земли? Дуже богаты?
— О да! — ответила Настенька, оправившись от первого смущения. — Настоящие кладовые несметных богатств!
Игнат как-то странно посмотрел на нее и хмыкнул.
