— Вы были там ночью?
— Да, на том же самом месте, где несколько раньше сидел ты. Кстати, она тебе никогда не рассказывала о своей семье?
— Я знаю только одно: она сбежала из дому.
— Почему?
— Сказала, что ненавидит лицемерие: в детстве ей все время казалось, что она задыхается.
— Если честно — она любезничала с тобой?
— Что вы имеете в виду?
— Она считала тебя другом, не лукавила?
— Иногда, пожалуй, да, но это трудно объяснить.
— Ты сразу стал ухаживать за ней?
— Я признался ей в любви.
— В первый же вечер?
— Нет. В первый вечер я был с приятелем и почти не открывал рот. А вот когда вернулся один…
— И что она ответила?
— Обращалась со мной как с мальчишкой, но я сказал, что мне двадцать четыре года и я старше ее.
«Главное не года, малыш, — заметила она. — Я намного старше тебя».
Она была грустна, я сказал бы даже — в отчаянии. Наверно, потому я и полюбил ее. Она смеялась, шутила, но во всем сквозила горечь, а временами…
— Ну-ну, продолжай.
— Я знаю, вы тоже считаете меня наивным. Она старалась отвадить меня, нарочно вела себя вульгарно, употребляла грубые слова.
— Почему ты не хочешь переспать со мной, как другие? Я тебе не нравлюсь? Я дам тебе больше, чем любая другая. Могу поспорить: ни у одной нет такого опыта и ни одна не умеет делать то, что я.
Постойте! Она добавила фразу, которую я понял только сейчас: «У меня была хорошая школа».
— Тебе не хотелось попробовать?
— Хотелось, и временами я был готов кричать от желания. Но так не мог. Все рухнуло бы, понимаете?
— Понимаю. А что она ответила на твое предложение изменить жизнь?
— Рассмеялась, назвала меня маленьким девственником, снова принялась пить, но я уверен, это от отчаяния. А мужчину вы не нашли?
— Какого мужчину?
— Ну того, Оскара?
— Ничего еще не нашли. А теперь расскажи-ка мне: что ты делал сегодня ночью?
Лапуэнт принес с собой толстую папку с найденными у графини бумагами; он аккуратно их разобрал, а некоторые страницы испещрил пометками.
— Мне удалось восстановить почти всю жизнь графини, — похвастался он. — Сегодня утром я получил телефонограмму от коллег из Ниццы.
— Рассказывай.
— Прежде всего, я узнал ее настоящее имя: Мадлен Лаланд.
— Я видел это еще вчера на свидетельстве о браке.
— А ведь верно. Простите, шеф. Родилась она в Ла-Рош-сюр-Йон. Мать ее — приходящая домработница, отца она не знала. В Париж Мадлен Лаланд приехала как горничная, но уже через несколько месяцев была на содержании. Неоднократно меняла любовников, всегда поднимаясь чуть выше, и вот, пятнадцать лет назад, стала одной из самых красивых женщин Лазурного берега.
— Она уже принимала наркотики?
— Неизвестно, и нет никаких намеков. Частенько она посещала казино. Повстречалась с графом фон Фарнхаймом из старинного австрийского рода — в ту пору ему было уже шестьдесят пять.
Письма графа здесь, разложены по датам.
— Ты их все прочел?
— Да. Он ее страстно любил.
Лапунэт покраснел, словно сам написал эти письма.
— Они очень трогательны. Граф отдавал себе отчет, что он — почти немощный старик. Его первые послания полны почтения. Сначала он называет ее госпожа, потом дорогой друг и, наконец, моя девочка. Умоляет не бросать его, не оставлять одного. Повторяет, что во всем мире у него никого больше нет, только она одна, и он не допускает даже мысли, что свои последние годы проведет без нее.
— Они сразу стали спать вместе?
— Нет. На это ушли месяцы. На вилле, что он снимал до покупки «Оазиса», граф заболел и уговорил ее приехать погостить и скоротать ему время.
Каждая строчка — сама искренность, отчаяние, в котором он цепляется за нее, готовый на все, лишь бы не потерять.
Он с горечью говорит о разнице в возрасте, понимая, на какую скучную жизнь обрекает ее.
«Но это же ненадолго, — пишет он в одном из писем. — Я стар, болен. Через несколько лет, моя девочка, еще красивая, ты будешь свободна и, обещаю, богата».
Он пишет ей каждый день, иногда просто коротенькие мальчишеские записки.
«Я тебя люблю! Я тебя люблю! Я тебя люблю!»
И вдруг — исступление, Песнь песней. Тон его посланий изменился, он воспевает ее тело со страстью, с преклонением.
«Боюсь поверить, что это тело может принадлежать мне, что эти груди, бедра, живот…».
Мегрэ задумчиво, без тени улыбки, смотрел на Лапуэнта.
— С тех пор его стала преследовать мысль, что он ее потеряет. Его мучит ревность. Он заклинает ее бьпь с ним откровенной, даже если правда может причинить ему боль. Интересуется, чем она занималась накануне, с кем из мужчин разговаривала.
Он предостерегает ее от смазливых музыкантов из казино. Хочет узнать ее прошлое.
«Ты нужна мне вся…».
И, наконец, умоляет ее выйти за него замуж.
Писем женщины нет. Вероятно, она не писала, а отвечала при встрече или по телефону. Одна из последних записок графа, где он снова упоминает о возрасте, — настоящий крик души.
«Я понимаю, твое прекрасное тело ищет того, чего я уже не могу дать. Эта мысль терзает меня, причиняет столько боли, что, кажется, я умираю. И все-таки мне легче делить тебя, чем не иметь совсем. Клянусь, ты никогда не услышишь ни сцен, ни упреков. Ты по-прежнему будешь свободна, а я в своем уголке буду ждать, когда ты придешь и дашь немного радости своему старому мужу».
Лапуэнт высморкался.
— Свадьба, неизвестно почему, состоялась на Капри. Брачного контракта не было, таким образом, вступил в силу закон общности имущества. Несколько месяцев они путешествовали, побывали в Константинополе, Каире, потом надолго обосновались в роскошном отеле на Елисейских полях. Я установил это по гостиничным счетам.
— Когда он умер?
— Полиция Ниццы предоставила мне всю информацию. Прошло три года после свадьбы. Супруги устроились в «Оазисе». В лимузине с шофером ездили по казино Монте-Карло, Канна, Жюан-ле-Пена.
Их появление производило сенсацию. Ее, роскошно одетую, усыпанную драгоценностями, трудно было не заметить. И всегда рядом с ней муж, маленький, тщедушный, с черной бородкой и моноклем. Его называли крысой.
Играла она по-крупному, не стеснялась пофлиртовать, поговаривали даже о ее амурных приключениях.
А граф, словно тень, с покорной улыбкой ждал до самого утра.
— Как он умер?
— Вам пришлют по почте донесение из Ниццы, поскольку по его смерти велось следствие. «Оазис» стоит
