нравилась, чем моя грудь.
Он был подчеркнуто вежлив, называл миссис Шварц, снисходительно подсовывал готовые решения задач. Но глаза выдавали, и рука задрожала, когда как бы в шутку погладил по голове за верный ответ. Он придумал развлечение — незаметно цеплять в мою косу всякую ерунду, — цветные скрепки, бантики, маленькие веточки. Я выбирала вечером и беспрерывно смеялась, даже Арик оборачивался.
Только один раз он сорвался. Кажется, это был экзамен по экономике, помню только, что заканчивался очень поздно, ты не мог за мной приехать, нужно было отпустить няню, купать Арика.
Конечно, он пошел меня провожать. Долго молча стояли на пустой остановке, потом автобус подошел, я подала руку, и вдруг он буквально сдернул меня с площадки, судорожно обнял, так что заболела грудь, и я испугалась, что молоко потечет на его рубашку.
— Это безумие, — быстро сказал он, — это просто безумие, что ты уезжаешь к кому-то другому. Я не отпущу тебя! Я никуда тебя не отпущу!..
Но, конечно, я уехала, по расписанию это был последний автобус.
В ту же ночь меня начало тошнить. Меня рвало почти беспрерывно все утро, и весь день, и весь вечер, так что ты еле довез меня до больницы. Меня даже госпитализировали, т. к. врачи сказали, что длительное обезвоживание может повредить беременности. Я была беременна, уже пятую неделю!
Боже, как я ревела. Как я умоляла врачей срочно избавить меня от ребенка, от этого ненужного нежеланного ребенка. Но они только улыбались и качали головами.
Вечером явилось все твое семейство, включая Дуду в форме полицейского. Нелепый дикарский обычай приходить такой оравой в больницу!
Сначала зашли мужчины, они ужасно веселились. Дуду пожимал тебе руку, Шмулик одобрительно хлопал по плечу и называл снайпером, отец беспрерывно шутил и придумывал имена, одно смешнее другого. Потом явились невестки, Хана сразу заявила, что будет девочка, именно с девочками ее так тошнило. Правда, у нее была двойня, а, может и у меня теперь двойня? Мазаль восторженно ахала и рассказывала, как удобно растить погодков, у нее даже сохранилась специальная коляска, которую она мне обязательно отдаст.
Хорошо хоть твоей матери не было. Мне кажется, она единственная меня всегда понимала. Понимала, но не прощала.
Я все-таки пыталась узнать насчет аборта, но в вашей дикарской стране нужно было идти на какую- то специальную комиссию.
— Никаких шансов, — сказал врач, — никаких шансов, что замужней женщине из нормальной семьи разрешат аборт. Можно, конечно, частным образом…
Ты отказался наотрез. Ты сказал, что я просто больна и не понимаю, о чем говорю. Что скоро мне полегчает, и я сама буду смеяться над этой чушью. Как можно уничтожить собственного ребенка?!
После родов он прислал мне поздравление. Вежливое поздравление на красивой открытке с толстым румяным младенцем. На совершенно грамотном иврите. Но почерк все-таки выдавал, у него был неправильный наклон вправо.
Эяль, я не нарочно затеяла этот переезд в Америку. Я искала выход, я честно искала выход. Надеялась, что будет большая страна, новые люди. И английский язык, наконец, чтобы можно было читать, а не разбирать каждое слово как ребус. Я надеялась, что найду себя в новой работе, мне так нравилось учиться. И еще я не хотела растить детей для армии. Для войны. Я все понимаю, и про антисемитизм, и про патриотизм. Я хорошо помню, как мальчишки во дворе коверкали нашу фамилию, как я прятала волосы под пальто и мечтала стать бесцветной девочкой. Бесцветной девочкой с тоненькими белыми косичками, как моя подружка Света Лысова.
Но мой патриотизм не распространяется на моих детей. Я не хочу потерять их даже ради сохранения жизни всему остальному человечеству. Достаточно, что ради них я потеряла собственную жизнь.
Эяль, прости меня. Ты добрый друг, талантливый ученый, прекрасный отец. Мне не на что жаловаться. Но я не живу, разве ты не видишь, я просто не живу. Помнишь, ты подарил мне новое белье на Хануку? Такой чудесный комплект, весь из натурального кружева, наверное, стоил кучу денег? — Он до сих пор валяется в ящике. Мне незачем его надевать, понимаешь. Незачем. Прости…
Ты можешь отменить Италию, ты можешь ехать хоть на день, хоть на месяц, мне совершенно все равно. Думаю, родители будут очень рады, особенно мама. Пожалуй, она единственная, кого я могла бы полюбить в твоей семье. Но она не простит мне тебя. Никогда не простит.
Ицик Шварц
Спишь, Фейгеле? Ну, спи, спи, девочка. Длинный день выдался у нас сегодня.
Знаешь, я верил, что они приедут. Все трое. Все наши сыновья. И, главное, Мазаль меня удивила, примчалась под самую ночь. Да еще с такой корзиной цветов.
Какие они красавцы, наши мальчики. И какие удачные достойные люди. Никто не упрекнет.
Если подумать, я прожил хорошую жизнь. Конечно, повидал горя, но кто же прошел по миру без горя.
Я потерял родителей, но дети всегда теряют родителей, рано или поздно, Лишь бы только родители не теряли детей!
Я стар и немощен, но никогда не был одиноким, и уже не буду безумен.
Я не стал богатым, но никогда не просил подаяния и ухожу без долгов.
Я тяжело трудился, но увидел своих детей взрослыми и самостоятельными людьми.
К тому же я успел вдоволь порадоваться внукам, и навсегда останусь в их памяти.
Но главное, Господь избавил меня от разлуки с тобой, Фейгеле, и за это я прощаю ему все обиды.
Ну, вот и хватит, поговорили.
А согласись, я здорово все организовал. Ты так и не догадалась.
Ты знаешь, я совсем не испугался, когда в первый раз позвонила доктор Розенблит, старый человек, так или иначе, готов к смерти. Такое везение, что ты в тот день уехала к Хане.
Я всегда говорил, что наша доктор мудрая женщина, она не стала скрывать диагноз. Лейкемия, вот как называется твоя болезнь. Такое красивое слово, похоже на женское имя, я сразу нашел в интернете.
Правда, доктор настаивала на больнице. Хемотерапия, сказала она, нужна срочная хемотерапия.
Я и про это почитал, благо дочки Шмулика меня хорошо научили. Лучше не буду повторять. Старость и так достаточное оскорбление, еще не хватало тебе беспрерывной рвоты и вылезших волос.
И никакой надежды! Слышишь девочка, так и написано черным по белому: после 75 лет никакой надежды на излечение. А ведь тебе даже не 75, хотя никто никогда не мог назвать тебя старухой. Ты всегда была моей гордостью и украшением. Да, украшением, даже в этот последний месяц, когда силы совсем тебя оставили.
А ты знаешь, как я замучился изображать бессонницу? Как назло, всю жизнь хорошо сплю! Я даже специально шуршал газетой и бросал тапки на пол, чтобы ты поверила.
Но 137 таблеток! Ни больше, ни меньше! Совсем не так просто было накопить. Последние два дня я только и делал, что размешивал их в бутылке. К счастью, они совсем не видны в темном вине. Но я на всякий случай еще добавил меду и варенья.
Согласись, получилось даже вкусно, похоже на ликер. Я и бутылку сполоснул, чтобы кошка не лизнула, она — известная сластена.
Уверен, на двоих хватит. Там еще зависит от веса, но благо мы с тобой не большие толстяки.
Смертельно хочу спать. Как все просто. Только не успел сказать Додику, как я любил его, Но он и так поймет, мой мальчик. Он поймет.
