в отдаленных закоулках его сознания прозвучал отчетливый сигнал тревоги. Позже он обдумает, откуда взялось это предчувствие опасности, но не сейчас. Сейчас он целовал Тори.
На него обрушился поток новых ощущений. Никогда в жизни он не целовал таких нежных, гладких, атласных губ и щек, такой прекрасной шеи и округлых плеч.
Он вдохнул витавшие в воздухе запахи ночи: горьковато-соленого морского ветра; аромата пурпурных роз, обвивших шпалеры; и еще какой-то запах, очень слабый, возможно, духов, не встречавшихся ему ранее.
Он вдохнул снова. Виктория. Это был ее запах — такой же женственный, чувственный, обворожительный и удивительный, как она сама.
Тори что-то сказала, и Митчелл подумал, что ему очень нравятся ее голос и смех, хотя слово «нравится» казалось слишком пресным по сравнению с тем, что он чувствовал. До сих пор ему не приходило в голову, как это важно в отношениях между мужчиной и женщиной.
Он на дюйм отодвинулся от нее и спросил:
— Вам нравится, как я смеюсь?
Она заморгала и недоумевающе уставилась на него:
— Простите?
— Вам нравится звук моего голоса?
— Да, очень, — честно ответила она.
— А как я смеюсь?
— Мне нравится ваш смех, — призналась она и сама засмеялась.
Митчелл чувствовал себя польщенным.
Он снова наклонился и стал ее целовать. В первую секунду он ощутил вкус чистого и прохладного горного ручья, потом вкус стал сладковатым, напоминающим экзотические фрукты, с темным интригующим началом. Вкус ее поцелуя был сложным, постоянно меняющимся, он дурманил ему голову и возбуждал.
Черт, он настолько увлекся процессом, что не заметил реакции собственного тела. Слава Богу, что на поясе у него висит традиционная для горцев меховая сумка. Может быть, девушка ничего и не заметила.
И слава Богу, что на Тори было столько нижних юбок и сплошь вышитое бисером платье. В другое время он, возможно, проклял бы этот барьер, разделявший их тела, но в данный момент он был как нельзя кстати.
Митчелл сожалел только об одном. Длинные локоны Виктории отливали тем же глубоким, мерцающим огнем, что и ее бесценные рубины. Ему ужасно хотелось запустить в них свои пальцы, но волосы были убраны в высокую строгую прическу, и он не рискнул бы разрушить ее.
— Шелк. — Он и не заметил, что произнес это вслух.
— Шелк? — выйдя из мечтательной задумчивости, спросила она. — Да, у меня шелковый шарф. — Она посмотрела на свое платье. — И наверное, не только шарф.
— Я говорил о ваших волосах.
Она хотела взять прядь, спускавшуюся вдоль ее лица, чтобы рассмотреть, но Митчелл опередил ее. Он намотал ее на указательный палец и поднес к губам. Она оказалась прохладной, мягкой и слабо пахла розами.
Тори потянулась и нерешительно погладила его волосы у виска, слегка взъерошила их и снова пригладила.
— Шелк, — будто эхом откликнулась она.
Наверное, она никогда не сумеет себе объяснить, почему позволила ему поцеловать себя. Это даже не было для нее неожиданностью. Она не могла оправдать себя тем, что ни о чем не догадывалась. Она прекрасно поняла его намерение и сознательно пошла на это.
Опасность.
Виктория почувствовала ее в ту же секунду, как увидела отражение Митчелла в зеркале. Вот только не знала, в чем она заключается, эта опасность.
А она заключалась в том, что Митчелл был невероятно красив, умен и обаятелен. Ей нравились его мужественность, сила, чувственность и множество других качеств, которые она столько лет искала и не находила в мужчинах.
Опасность была в том, что он целовался лучше всех мужчин, которые когда-либо ее целовали.
И она хотела его.
Ничего не случится, если она позволит себе отдаться чувствам всего на одну минуту.
Нет, ответила себе Тори.
Лгунья!
Да.
На время она оставила этот спор и снова провела пальцами по густым темным волосам Митчелла, вспоминая вкус его поцелуя. Почему он был так приятен ей? Почему ее так волновало то, как он смотрел ей в глаза и прикасался к ней? Почему он так занимал ее воображение, тогда как другие мужчины оставляли ее совершенно холодной и равнодушной? Почему ей так нравится именно этот мужчина, а все остальные не вызывают в ней ни малейшего интереса?
Она не знала ответов на все эти вопросы.
Тори вдруг заметила, что стало тихо. Фейерверк закончился. Сад опять погрузился во тьму, и стал слышен характерный шум набегающих на берег волн.
— У меня есть для вас один сюрприз, — сказала Тори, высвобождаясь из его рук и поворачиваясь лицом к океану.
— Мне кажется, для одного вечера уже достаточно сюрпризов, — заметил Митчелл.
— Этот вам понравится.
— Да мне понравились и предыдущие, — улыбнулся он и положил руку ей на плечо.
— Смотрите.
— Куда?
— Вон туда. — Она указала направление.
На скалистом утесе спиной к океану возвышалась одинокая фигура шотландского горца. Освещенный светом прожекторов, он начал играть на волынке. Это была народная песня «Храбрая Шотландия».
Тори знала слова этой песни с детства. Она хотела запеть, но от волнения у нее сжалось горло.
И только в самом конце она смогла прошептать конец припева: «Храбрая Шотландия, родина моя».
— Или мои глаза обманывают меня, или я действительно видела, как Виктория танцевала с официантом, — сказала Беатрис Ван Аллен своей компаньонке. В голосе ее звучало неприкрытое осуждение.
— Он не официант, — быстро ответила Лола Олбрайт, гордая своей осведомленностью. Обе женщины полюбовались фейерверком, послушали волынщика и теперь возвращались в дом.
Беатрис Ван Аллен остановилась и бросила на подругу скептический взгляд:
— Откуда тебе известно, что он не официант?
— Из первоисточника, — с радостью сообщила Лола.
Элис Фрэйзер, следовавшая за ними на некотором расстоянии, удовлетворенно кивнула. Она старалась не упустить ни одного слова, дабы быть уверенной, что мисс Олбрайт не распространяет ложной информации.
Миссис Ван Аллен тоже вся обратилась в слух.
— И что же вам известно из этого первоисточника? Лола понизила голос до таинственного шепота и объявила:
— Он ее кузен.
Стареющая вдова поднесла руку к уху и довольно громко переспросила:
— Кто он ей?
— Кузен, — почти прокричала Лола.
Беатрис вздернула подбородок и фыркнула так, как это умела делать только она, выразив этим звуком все свое презрение и возмущение.
— Это не мешает ему быть официантом.
