– Видишь, Федор, может быть, этот чертов бухгалтер прав. Мы – хозяйство маленькое. У нас под зерно всего тысяча девятьсот пятьдесят гектаров. Он тут близко прав, но ты нам нужен.
Федор ничего не ответил, отвез председателя домой и приехал к старику.
Ели опять картошку и творог, яйца и сливы, пили молоко и долго молча сидели в полутьме. Старик изредка брал газету, глядел в нее, затем включил приемник «Рекорд», выключил и сел за стол. Федор молчал и смотрел в окно. Ему теперь было ясно: все решено, придется уехать к себе в город, а там пойдет на танцы или в кино или просто будет бродить по улицам, и все забудется, забудет этих людей, к которым его так сильно потянуло. Но не сразу. Долго, наверное, будет помнить старика с его мыслями и сомнениями, зоотехника.
– Я скоро уеду, – проговорил Федор и поразился, что старик не удивился этому ничуть.
– Да, – ответил он. – Я знаю. Митрич мне сто раз об этом мусолил. Пусть, говорит, останется. Ты мне как сын, живи, располагай мною.
– Ясно, конечно, – буркнул Федор. – Понятное дело. Мне б хорошую машину, а чего, я очень автомобили люблю. Чтоб зверь машина была!
– Раскидываться туда-сюда не дело, – продолжал старик свою мысль, задумчиво и печально глядя на Федора. – Вот сейчас ломают коровник, новый будут делать на его месте. Как душу ломают. Я ж его своими руками делал, Федя. Понятно, что неважно, коровник всего. Я думаю так, что мало всего сделал. Думаю, что ничего не сделал. Это меня точит, Федя. Напрасно жил будто. Коровники выстроил, партизанил, а больше ничего. Разве это дело? Это, Федя, страшное дело, когда после тебя ничего не останется. Восемьдесят лет напрасно прожил! Говорят, что я, мол, такой хороший, много сделал, а я считаю, что многое мое – ровно ничего.
– Конечно, ты прав, – сказал Федор. – Но это неважно. Ты много сделал.
– Мне б, Федя, руки твои сейчас, и чтобы все начать сначала. Я сейчас все вижу, далеко вижу. А вот человек устроен так, что ему дадена одна жизнь. Как это неправильно. Дайте мне сейчас жизнь, все чтоб начать, я все до капельки отдам человеку. Как важно с пеленок то знать, что жизнь – дело в горечи, а не в сладости.
Утром Федор проснулся рано. Желтоватый свет жиденько сочился в окно. Старик в шубе и валенках сидел у окна. За окном, по улице, огибая углы, плыл бугристый белый туман. Плыл тихо, в задумчивости; наплывал на сад, и тогда дымились яблони, курились кусты вишен и крыжовника.
Федор прошелся по избе, ступая босыми ногами по холодному, щелястому полу, чувствуя, как у него заныло под ложечкой.
Он снова лег и увидел сон. По улице плыл еще туман, когда Федор уезжал из села. Уехав из села, он сразу же засел за учебу. И сдал экстерном за десять классов, его без промедления приняли в сельскохозяйственный институт. А через пять лет напряженнейшей учебы Федор (он уже инженер) идет по какой-то удивительной выставке. Налево стекло, направо – тоже стеклянные стены, в которых отражается он, Федор. А на нем серый в коричневую полоску польский костюм, черные остроносые, в сверкающих бликах, туфли на микропорке и белая в елочку нейлоновая сорочка под галстуком. Идет он, сосредоточенный, ужасно грамотный. То ли по выставке идет, то ли по колхозной улице, не знает, но видит вокруг разные вещи. Вскоре встречает девушку и говорит ей что-то вежливое, невероятно остроумное, и его речь льется этаким мягким шелестящим потоком. И доволен собою. И девушка, главное, довольна. Потом, когда девушка в миг исчезает за зеркальной витриной то ли дверью, он догадывается, что это была Наталка, зоотехник. Вскоре его встречает небольшого роста мужчина и долго с ним беседует. Откуда-то появляется спутник.
– Этот спутник был на луне, – говорит мужчина. – В нем сидели люди.
– Этот спутник я могу поднять руками – вот какая у меня сила, – говорит мужчина то ли Федор. Федор не может понять. Потом догадывается, что, конечно, он, Федор, так как мужчина этого не скажет.
– Спутник поднимают в космос не руками, а головой, – отвечает себе же Федор и смеется.
– Вы очень искренни, – говорит мужчина и, взмахнув руками, тоже исчезает, и потом Федор догадывается: это был председатель колхоза Митрич. Затем Федор останавливается посреди сверкающего зала и начинает долго думать. Думает о том, что нужно быть грамотным, как Наталка, искренним и смелым, как председатель. И еще что-то вспоминает, а затем видит по очереди старика и бухгалтера. С ними говорит о чем-то принципиальном, говорит о людях и жалеет, как когда-то старик, что мало сделал для них. А затем уходят бухгалтер, старик, и все они машут ему. Федору немного жалко и себя, и их, и в груди у него что-то щемит и сосет под ложечкой. А сверкающие стены вдруг потускнели, и он услышал, как заблеял во дворе козел. Федор проснулся.
– Первый раз в жизни видел настоящий сон, – сказал он радостно старику. – Какой сон!
– К счастью, – сказал старик. – Нежный ты человек.
– Это первый сон в моей жизни. Первый!
Федор встал. А через полчаса старик и Федор поехали в правление.
В правлении уже находились бухгалтер, председатель, шоферы. Шоферы курили, сидя на мокрой скамейке, и рассказывали анекдоты. Старик поздоровался со всеми шоферами за руку и прошел в правление. Из правления донесся спор председателя и бухгалтера. Из окна выглянула экономист и с видимым любопытством посмотрела на Федора.
Вскоре из правления выбежал, прихрамывая, председатель и отчетливо, зло выругался.
– Мужички, наряды получили на зерно. Нонче возить до телевизоров. Чтоб ни одного зернышка не потеряно было. Не зацапливайтесь бортом за магазины. По сторонам не шастать. Водка – бич наш!
Через неделю Федор отправился пешком в правление за расчетом. В семь часов появился бухгалтер, поздоровался, прошел к себе, кашляя и вытирая платком лоб. Федор поглядел на окна, на портреты и плакаты, на аккуратненькие стопки бумаг, книг и тетрадей.
– У меня большое финансовое хозяйство, – сказал бухгалтер. – Вам это понятно?
– Ясное дело, – отвечал Федор. – Только что тут тебе делать? Бумажки перебирать?
– Что? – спросил быстро бухгалтер. – Как так нечего? Чтобы дать отчет, мне нужно месяц не разгибать спины. А потом, потом, как вы сказали – ты! Возьмите свое тыканье назад. Как это вы могли? Вот здесь распишитесь за работу. А теперь берите.
– Чего брать? – удивился Федор.
– Тыканье возьмите!
– Не возьму, – рассердился Федор. – Слушай, что ты кочевряжишься?
– Как вы сказали? – спросил побледневший бухгалтер, волосы на голове у него, как показалось Федору, зашевелились, и он произнес какое-то слово, отдаленно, так только, по звуку, напоминающее ругательство.
– Извиняюсь, – произнес Федор, смотря на бухгалтера, который все больше и больше бледнел.
– Вы были на войне? – спросил бухгалтер. – Не были вы на войне, – ответил он, глубоко вздохнул, вытер лоб и присел. – Вы Берлин не брали, вы ни черта не знаете. Хотел бы я вас там видеть! Там, где со смертью только на «ты», поняли.
– Это точно, не знаю, но учусь.
– Учиться мало, товарищ Былов, кстати. Вам нужно бы обязательно войну пройти. Тогда вы научитесь уважать человека. Вот получите ваши деньги. Из вас со временем получится хороший, возможно девяностропроцентный, человек. Хотите, я вам книжку дам почитать? Про войну. Удивительная книжка. Очень правильно пишут товарищи писатели про всенародную войну, краски не сгущают, о великом думают.
– А я про переживания всякие больше люблю.
– Про чувства? – откровенно удивился бухгалтер, набрал воздуху побольше в легкие и, казалось, должен был вот-вот прыснуть, но не засмеялся, а посмотрел на Федора так, как смотрят на безнадежно больного. – Про чувства? Да знаете вы, что это такое? Это недостойно мужчины. Про чувства читают доярки своим коровам, и то самым глупым коровам. Я сам увлекался раньше чувством, но, когда женился, понял, учтите, все чепухой оказалось.
Книги были все больше про войну. Он поднимал с пола книгу, показывал Федору, не выпуская из рук, и бережно клал обратно. Книг было штук пятьдесят – шестьдесят.
– А почему вы их здесь храните? – удивился Федор.
