шуметь, зашла туда же.
Мужчина стоял к ней спиной у окна, и она с трудом разглядела его в бледном свете, просачивающемся сквозь тонкие шторы. Казалось, он к чему-то прислушивался, будто заново знакомился с домом, в котором когда-то жил.
Интуиция подсказывала ей, что Бардалф, должно быть, перелистывал сейчас в своей памяти не самые приятные страницы. Ее охватил тревожный озноб.
— Бардалф, — тихо окликнула она.
Его тело дернулось. Он не слышал, как она подошла к нему сзади и остановилась рядом с ним. Когда мужчина повернулся к ней, Дженнифер увидела холодные, острые глаза, которые пронзили ее, как пули.
— Оставь меня! Я хочу побыть один, — бросил он ей и направился к камину.
Подойдя к поленнице аккуратно сложенных дров, Бардалф взял сверху одно полено и принюхался к его смолянистому запаху. Затем положил его обратно и уставился на языки пламени, весело танцевавшие на обуглившихся дровах.
Дженнифер глубоко вздохнула. Она знала, о чем сейчас думал Бардалф. В те годы он колол дрова в любую погоду и никогда никому не жаловался, не убегал к своей матери, которая большую часть дней и ночей пребывала в блаженном неведении о положении в доме ее сына, создавая очередные пейзажные шедевры.
Дженнифер не понимала, почему Бардалф переносил свои страдания в одиночестве, почему не посвящал в них Арабеллу.
— Эти дрова я колола сама, — кивнув на поленницу, сказала она, чтобы как-то разрядить сгустившуюся атмосферу в гостиной. — За годы одинокого ведения хозяйства в особняке я вполне сносно научилась пользоваться топором.
Мужчина поднял подбородок, но даже не взглянул в ее сторону, а лишь холодно заметил:
— У меня нет настроения болтать, Дженнифер. Пожалуйста, иди спать. Я закрою наружную дверь сам.
— Я приготовила тебе постель, — робко произнесла она и, столкнувшись с его раздраженным взглядом, добавила: — В дальней комнате. Ведь иначе ты не догадался бы, где тебе можно прилечь.
— А мне все равно. Я мог бы прикорнуть и на диване.
— Но на нем тебе было бы неудобно…
— Дженнифер! — На его лицо легла тень напряженности и злости. — Я живу сам по себе, ты сама по себе. Не пытайся влезть в мои сани. Не втискивай меня в свою обычную, упорядоченную рутину.
— Я просто думала, что…
— Я знаю, о чем ты думала… Черт возьми! Мы прожили с тобой в этом доме пять лет, и ты не имеешь даже представления о том, кто я такой, разве не так?
— Но ведь мы так мало общались, — сухо заметила она.
Хотя в душе ей всегда хотелось сблизиться с ним.
— Послушай. — Он глубоко вздохнул. — Ведь я вижу, что тебе трудно понять, как я живу… Но, пожалуйста, не бегай за мной, как за ребенком, чтобы уложить в мягкую, чистую постель. Мне приходилось спать на грязном полу и на камнях в горных расселинах. О себе я могу позаботиться сам. Если честно, мне становится неловко, когда вокруг меня начинают суетиться. Излишняя суета… напрягает. Я сам решаю — есть мне пудинг или не есть, и я сам же буду виноват, если останусь голодным. Я взрослый человек. Если мне захочется, я могу оставаться на улице до утра, заснуть у порога или даже посреди поля.
Постепенно Дженнифер начинала понимать его точку зрения. И она знала, насколько он был независим в поступках и мыслях. К сожалению, ей трудно было порывать со старыми привычками, и, если в доме оказывались гости, она всегда считала своим долгом заботиться о них. Правда, Бардалф был необычным гостем, он был необычным человеком вообще. — Понимаю, — покорным тоном ответила она. Нуждался ли он вообще в ком-нибудь? Неожиданно в голове у нее мелькнула мысль, что ей доставляло удовольствие проявлять заботу о нем, создавать для него бытовые удобства, поднимать настроение. Но он отвергал все эти ее потуги!
— Я знаю, Дженнифер, что у меня тяжелый характер, — удрученно сказал Бардалф. — Но ведь я предупреждал тебя об этом. Я унаследовал от матери отвратительную черту — быть независимым.
Она подняла на него просиявшие глаза и с улыбкой произнесла:
— О да! Я помню, как Арабелла из-за этого визжала и топала ногами на Юджина… Ну хорошо. В следующий раз я не буду докучать тебе своими заботами. А пока имей в виду, что кровать в дальней комнате всегда в твоем распоряжении.
— Спасибо. Очень признателен тебе. Спокойной ночи.
Он даже не улыбнулся; его голос был натянут как струна, и она почувствовала, что ему действительно хотелось побыть одному.
— Спокойной ночи, — сказала Дженнифер, хотя ей и не хотелось уходить.
Бардалф ни в ком не нуждался. Особенно в ней. Удрученная этой мыслью, она направилась к двери, бесшумно ступая босыми ногами по каменному полу. За ее спиной раздался тяжелый вздох Бардалфа, и женщина приостановилась в сомнении.
— Вот же черт! Ну какой же я тупица! — пробормотал он в наступившей тишине. — Ведь это же обыкновенный чулан.
Ее сердце так и скакнуло куда-то вперед. Чулан! Сколько раз Бардалфа сажали в него за какую-нибудь даже самую пустячную провинность! В те годы в чулане не было света, на каменном полу стыли ноги, а под потолком шевелились громадные пауки.
Она поняла, что сейчас Бардалф решил испытать себя. Так уже был устроен этот человек. Прежде чем вновь вселиться в особняк, ему надо было проверить на прочность свои нервы, убедиться, что время размыло в его памяти ту жестокость, с какой с ним обращались в «Монтрозском углу» в те годы.
Сердце Дженнифер рванулось к нему, глаза вспыхнули в темноте теплым мерцанием. И тут же в ней зашевелился червь сомнения: ведь если все-таки… Бардалф возьмет верх над прошлым и вернется в особняк, она наверняка окажется без дома, без пристанища. Нет, уж лучше пусть все сложится так, чтобы он не смог отделаться от мрачных воспоминаний, которые подстерегали его в каждом углу этого дома. Пусть думает, что атмосфера в особняке осталась такой же тяжелой, ненавистной, какой и была, и что тени удочерившего ее отца Юджина Кеттла и злобной тетушки Берты всегда будут преследовать его в «Монтрозском углу».
Однако уже через минуту Дженнифер отбросила эти мысли прочь и на цыпочках вернулась к Бардалфу. Теперь он стоял перед дверью чулана, подняв высоко голову, сжав в кулаки руки. У нее мелькнула в голове мысль: Бардалф стоял сейчас не перед дверью чулана, а перед дверью своего ада. Ей стало искренне жаль его. Разве могла она сейчас спокойно уйти к себе в комнату, оставив его здесь одного?
Тихонько Дженнифер прошла по мягкому ковру и встала так близко от Бардалфа, что их руки соприкоснулись. На секунду ей даже показалось, что он попытался прильнуть к ней, но скорее всего это она сама сделала такое движение. И все-таки тот факт, что, он не раскричался на нее, уже был обнадеживающим, и ей опять-таки показалось, что когда они коснулись друг друга, его напряженные мышцы слегка расслабились.
Неожиданно его рука рванулась вперед, дернула за щеколду — и дверь чулана широко распахнулась. У Дженнифер перехватило дыхание. Лицо Бардалфа побелело, на лбу выступили блестящие капельки пота.
— О, Бардалф! — прошептала она и в тот же миг закрыла ладонью рот.
Он молчал. Его взгляд, источавший ненависть, был устремлен в темную пасть чулана, и Дженнифер в одно мгновение вдруг сама пережила ужас всех тех лет, вспомнив, как высоко и гордо держал Бардалф голову, когда злобная Берта отпирала перед ним эту дверь и он входил туда будто не в домашний карцер, а в рай.
Вокруг них в гостиной зависла мертвая тишина. Секунды с привычной неотвратимостью устремлялись в вечность, и вдруг среди этого сгустившегося молчания ночи, как удар гонга, прозвучал его голос:
— Запри меня в нем!
