организациями. Полковник Патерсон тоже считал, что если бы еврейских солдат из британской армии перевели в еврейский легион, то образовалась бы могучая сила примерно в сто тысяч человек. Но этого не произошло. Было мобилизовано около 10 тысяч человек, и только половина их попала на фронт в Эрец- Исраэль, а тем временем война закончилась.
Жаботинский всегда видел в легионе не только военную, но и политическую силу, работающую в пользу сионизма. По его мнению, половина декларации Бальфура – заслуга легиона. Но его основная цель это переворот в настроении народа, в восстановлении его славных боевых традиций. Благодаря легиону понятие «портной», символизировавшее еврея во мраке гетто, осветилось ореолом мужества. В прощальной речи перед однополчанами – «портными» во время последнего парада в Ришон-Леционе Жаботинский сказал: «Ты вернешься к своей семье; и там, далеко за морем, развернув как-нибудь газету, прочтешь о свободной жизни евреев в свободной еврейской стране, о мастерских и кафедрах, о полях и театрах, и, может быть, о депутатах и министрах. Ты задумаешься, и газета выпадет из твоих рук; ты вспомнишь долину Иордана, пустыню за городом Рафиах и Эфраимские горы над Абу-Эйном. Встань тогда и подойди к зеркалу, посмотри на себя с гордостью, подтянись и отдай честь: это твоя работа».
ИЕРУСАЛИМ, 1920
Вероятно, 1920 год был самым бурным в жизни Жаботинского. Вначале он думал с наступлением мира осесть в Иерусалиме и отдохнуть после изнурительной борьбы. Наступил час спокойного созидания, осуществления декларации Бальфура. Он хотел быть всего лишь одним из строителей. Еще в конце 1919 года приехали в Иерусалим его жена и сын, а в начале 1920-го ему удалось привезти из России мать и сестру. Деятельность же его была весьма активной. Он участвует в работе комитета депутатов, сионистской делегации, прибывшей в страну в 1918 году, а потом становится одним из его членов. Он работает также в области еврейской культуры и публикует свои статьи по всем важным текущим вопросам в газете «Га- Арец» («Страна»).
Но покоя, которого так жаждал Жаботинский, не наступило. Наоборот, небо страны затянулось тучами. Силы зла подступали со всех сторон, чтобы утопить «еврейский национальный дом» в море крови и слез. 1920 год стал годом отрезвления после иллюзий и надежд. Британский союзник не только не выполнил своего обещания, но делал все возможное, чтобы забыть о нем. Такова была политика британских властей в стране. Военный аппарат захватили антисемитски настроенные чиновники. Само существование декларации Бальфура, обещавшей содействовать созданию в Палестине «национального очага для еврейского народа», раздражало командующего британскими силами в Палестине генерала Алленби, он просто не признавал ее. Когда в декабре 1917 года он занял Иерусалим, то даже не намекнул на ее существование, и в течение всего периода его власти она не была официально обнародована. В своей переписке с Лондоном он недвусмысленно заявил, что декларация восстановит против Британии всех арабов. Большинство военных вело себя так же. Руководством для них стали, «Протоколы сионских мудрецов» – фальсифицированное сочинение российской охранки. С каждым днем увеличивалось число антисемитских выходок. Генерал Муни, например, один из будущих руководителей администрации, отказался встать, когда на публичном собрании исполняли национальный гимн «Га-Тиква». Как-то британский судья прикрикнул на евреев, толпившихся в коридоре суда: «Не шумите, здесь вам не синагога».
Более того, те, кто обязался помогать строительству «национального очага для еврейского народа», стали вредить как только могли. Большинство из них смотрело неодобрительно на то, как сионисты «меняют ландшафт». Сторс, например, заявил, что трамвайные рельсы в Иерусалиме смогут пройти только по моему телу».
Жаботинский не мог мириться с этими настроениями в среде британских военных. Он послал главнокомандующему вежливое, но достаточно резкое письмо. Там, где надо было защищать национальные интересы, он был непреклонен. Он укорял Алленби за антисемитизм, которым пронизана гражданская и военная администрация. «Ходят слухи, – писал он, – что Вы являетесь врагом сионизма вообще, и легиона в частности. Стараюсь пока думать, что это не так, что кое-что делается без Вашего ведома, что имеет место недоразумение, и положение еще может улучшиться. В надежде на это и в качестве последней попытки остановить процесс, грозящий разрушить навсегда англо-еврейскую дружбу, я прошу Вас дать мне личное интервью и разрешить говорить в нем достаточно откровенно».
Алленби разгневался. И это пишет офицер главнокомандующему?! Интервью, конечно, не состоялось, а Жаботинского заставили уволиться из армии. Так закончилась история его участия в создании еврейского легиона, приправленная горечью расформирования последнего. В 1919 году в стране насчитывалось 5 тысяч еврейских солдат, а к весне 1920 года оставалось только 400 человек. Вопреки предупреждениям Жаботинского добровольцы увлеклись демобилизацией. Впоследствии ему пришлось защищать на суде некоторых из них, в своей поспешности нарушивших воинскую дисциплину. На одном из собраний летом 1919 года в Петах-Тикве он сказал: «Самый ответственный период в жизни легиона только начинается. По всей стране идет мутная волна призывов к погромам. Такой еще никогда не было. Ни британские, ни индийские солдаты не пошевелят пальцем, чтобы защитить еврея… Единственная сила, которой боятся погромщики, – это еврейские батальоны» .
Жаботинский вовремя заметил арабо-британские интриги, направленные против еврейского населения. Большинство еврейских деятелей не верили в возможность погромов и пытались «успокоить» народ. В июле 1919 года страну посетил один из руководителей американских сионистов судья Луи Брандейс. Жаботинский высказал ему свои опасения: «Мы, выходцы из России, чувствуем запах крови издали, как охотничьи собаки». Но Брандейс игнорировал его предсказание и назвал Жаботинского человеком, сеющим страх. В письме доктору Вейцману в Лондон Жаботинский писал: «Погром может здесь разразиться каждый день».
Его предупреждения не были услышаны. 6 января 1919 года Жаботинский был назначен начальником политического отдела Комитета депутатов. Но когда британские чиновники выразили недовольство его «агрессивностью» и несговорчивостью, Вейцман отстранил его от должности. Когда бразды правления в комитете взял в свои руки Усышкин, Жаботинский уже не был туда вхож. Но то, чего он боялся, случилось. Ободренные скрытым и явным сочувствием властей арабы подняли голову. До их поселений быстро дошел слух, что правительство с ними. Более того, им разрешили устроить демонстрацию против сионизма.
Пока еврейские батальоны охраняли транспортные магистрали страны, было более или менее спокойно. Но когда уже нельзя было надеяться на эту силу, Жаботинский организовал в конце 1919 года самооборону – «хагану». В самом начале ее деятельности возник спор между ним и представителями рабочих. Последние требовали создать подпольную хагану, он же хотел отрытой деятельности. Он сообщил полковнику Уотерс-Тейлору, начальнику штаба генерала Боулса, о существовании военной организации. Этот шаг он считал необходимым и соответствующим духу декларации Бальфура. В каждом колонизаторском режиме следует обеспечить охрану поселенцев от бесчинств туземцев. Уход же в подполье без принуждения со стороны властей был бы признанием того, что сионисты отказываются от своего основного права. Такой отказ непременно повлек бы за собой и другие отказы. Жаботинский требовал от властей оружия. Получив отказ, он стал приобретать его тайно. В Иерусалиме в рядах хаганы объединились 300-400 юношей. Возглавлял ее Жаботинский. Все действия проводились с ведома Комитета депутатов и от его имени.
Беда пришла с севера. В конце 1919 года начались нападения бедуинов на разрозненные поселения евреев в Верхней Галилее. Район этот был ничейной землей: британские войска покинули его, французские еще не вошли. Поэтому бедуины могли безнаказанно бесчинствовать здесь. Во время нападения на поселение Тель-Хай 1 марта погибли Трумпельдор и его товарищи.
Жаботинский, потрясенный этой трагедией, произнес в Иерусалиме прочувственную надгробную речь, посвященную однорукому герою. Газета «Га-Арец» писала: «Многочисленная толпа стояла в полной
