Кондиционер гнал прохладный воздух, и он схватывался с горячим ветром из пустыни, обдавая Натальино тело то жаром, то холодом. Это было, в общем, лишнее. Жара и холода хватало в ней самой.
Она медленно-медленно выдавила крема в ладонь, и уже от этого, от нежного прикосновения крема к нежному месту в центре ладони, сердце ударило так, что, казалось, люди у бассейна сейчас вздрогнут и повскакивают с шезлонгов.
Она начала от пупка, от обожженного солнцем места. Кожа горела и болела, а если провести скользкой ладонью ниже, кожа была холодная, и ее ласково щекотало. Жар и боль мешались с холодом и лаской, это было невыносимо приятно, и Наталья знала, что ей некуда спешить и будет еще в сто раз невыносимее и приятнее.
Добавляя жара и боли, другой рукой она стиснула груди так, что соски сошлись, и стала посасывать этот один прохладный и тугой сосок, добавляя холода и ласки.
Рядом с ней, самое близкое — в пяти шагах, по балкону-террасе-тротуару- не-знаю-как-назвать, от бассейна и к бассейну проходили люди. Наталья слышала их непонятные разговоры, вдыхала аромат их духов и дым их сигарет. Чуть прикрыв свои бронированные мускулы небрежно накинутыми полотенцами, самоуверенно шли танки. Жалкие подкаблучники и лентяи прикрывали полотенцами отсутствие мускулов. Подкаблучники и лентяи тоже пытались изображать танки, и их понятливые куклы из эскорт-сервиса смотрели снизу вверх и почтительно семенили, отставая от нанимателей на полшажка. Это была их работа.
Иногда кто-нибудь поглядывал в Натальину сторону, но различить ничего не мог, кроме, может быть, совсем неясного силуэта на простыне, и скользил дальше невидящим взглядом. Наталья сама себя как следует не видела — так ослепительно сиял лазоревый бассейн.
А намазанные кремом пальцы бродили по сокровенным складкам ее тела. Чтобы носить свой «Готтекс», она подбрилась, оставив узкую полоску волос, и сейчас прикасалась к себе, себя не узнавая, будто к чужой женщине, со стыдом и вожделением. Створки раскрылись сами, одни, потом вторые, настырный палец с по-медицински коротко остриженным ногтем скользнул внутрь. Мельком она подумала о Паше, и это было неприятно. Во-первых, Наталья сейчас ясно поняла: он испугался ее опытности, полагая, как почти все обделенные своими чувырлами мужчины, что опытность не дается любовью и готовностью понять, что нужно любимому, а тупо набирается по разным постелям. Это очень по-мужски — шастать по разным постелям, проходя каждый раз с начала один и тот же торопливый курс, и считать себя профессором, оставаясь недоучкой. Ну а раз так, раз Паша боится ее опытности, то он ее опытности и не стоит. Пусть идет к своим Семакиной и Лучковой, студентке и медсестре. Хоть к обеим сразу.
Во-вторых и в-главных, Наталье сейчас было неприятно думать о Паше, как и о любом вообще мужчине. Сейчас она любила себя, а не заменяла кого-то на безрыбье. Она была себе любовником, о котором невозможно мечтать, потому что самый чуткий любовник только угадывает, чего тебе хочется, а ты это чувствуешь и делаешь, что хочется.
Сосок-двойняшка ее сжатых в одну грудей только собрался увясть, ему стало мало прежних ласк, и суперлюбовник Наталья покусала его, заставляя кровь бежать быстрее.
Потерявшие стыд быстрые пальцы были то нежны, то грубы; мужчины так не умеют, они — или, или. И мужчины всегда торопятся, не понимая, какая это прелесть — балансировать на краешке, чувствуя, как в затылке, в мозжечке, зарождается теплая волна, смывающая муть повседневных страхов и забот.
Господи, чего только не наговаривают на одиноких женщин, а Наталья занималась этим впервые, и ее трясло от возбуждения и от того пьянящего чувства, которое возникает, когда ломаешь запреты. Сердце грохотало уже не в груди и не в висках, а буквально везде; Наталья сама стала одним огромным сердцем, удары слились в непрерывный грохот; на мгновение ей показалось, что с ней Мишка, взвинченный после боя, пахнущий кислым дымом взрывчатки, и она отдается ему, как тогда, восемнадцатилетней девчонкой, забыв, что берегла себя для будущего мужа, и не думая, что мужем станет Мишка. Черный вечер вспыхнул в глазах красным, и Натальин крик, мучительный и победный, заметался в четырех стенах и улетел к лазоревому бассейну.
Никто не побежал за милицией и даже не спросил 'Кэн ай хэлп ю?', потому что в четырехстах девятнадцати номерах отеля «Принцесса» любили гораздо чаще, чем били смертным боем. Только уязвленный завистью красавец танк попристальней вгляделся в слепое окно Натальиного номера и что-то сказал молодой паре, которая Натальино окно тоже без внимания не оставила. И все трое засмеялись, и Наталья засмеялась им из темноты, нисколько не стесняясь.
Наверное, громко она кричала.
В не подходящих для такой жары синих джинсах и блузке с длинным рукавом, в солнечных очках «стрекоза», по глаза обвязавшись косынкой, гремя и поскрипывая, Наталья обковыляла игрушечный город Эйлат.
В магазинах и магазинчиках все было или дорогое, или ненужное. К тому же, стоило войти, как продавцы с пугающей готовностью бросались навстречу. Обязательное 'Кэн ай хэлп ю?' они произносили очень неформально. С придыханием, с мимикой, как засидевшийся в статистах актер, который решил потрясти публику своим 'Кушать подано'. После этого просто глазеть было неудобно. Надо было покупать. Но все было или дорогое, или ненужное — на колу мочало, начинай сначала.
А в океанариуме ей понравилось. Там были рыбки, вытянутые в длину, и рыбки, вытянутые вверх, рыбки круглые и рыбки плоские, рыбки незаметные и рыбки, раскрашенные, как исполнители панк-рока. Лимонно-желтые в зеленую полосочку, с красной попой, фиолетовыми губками и радужным синяком под глазом. А главное, что ей понравилось, — то, что в этом подводном океанариуме, как в банке, сидели туристы, а рыбки плавали себе на воле в Красном море.
В Красном море надо было плавать. Или мчаться на водном мотоцикле, или лететь на желто-голубом парашюте за быстрым белым катером. Ничего этого Наталья сегодня не могла. Она была разбита вдребезги и для каждого шага собирала себя по кусочкам.
Она вернулась в «Принцессу» и от нечего делать позавтракала второй раз, хотя не была уверена в законности этого дела. Заказывать ничего не нужно, а нужно только подходить, брать тарелку и накладывать себе с двух огромных трехэтажных столов. Что там было на этих столах, описывать глупо и бесполезно. Открывайте, девочки, самую полную поваренную книгу, раздел 'Холодные закуски', и читайте. Вот вам еще для национального колорита: хумус — горох, растертый с оливковым маслом, фалафе — то же самое, но не размазней, а катышками. Нам такой еды не понять, но попробовать стоит для общего развития.
За горячим надо подходить к поварам, а кофе и чай разносит официант и наливает тебе сам, чтобы ты не ошпарилась.
Тарелочки, правда, были маленькие, и утром Наталья с такой маленькой тарелочкой подходила к столам три раза, чтобы наесться, и еще два, чтобы того-сего попробовать, а когда завтракала второй раз, осилила только два подхода.
До обеда оставалось еще три часа. Шататься все это время по игрушечному городу Эйлату, одетой как металлург в горячем цеху, было бы форменным издевательством над собой. Тем более, что утренний теплый ветер из пустыни нагрелся, срывая жар с раскаленных на солнце песков, и стал полуденным горячим ветром из пустыни. Сидя в прохладном ресторане и потягивая ледяной ананасовый сок, было даже приятно смотреть в окно, как ветер бродит по склону горы, выстреливая вверх маленькими фонтанчиками пыли. В этом, девочки, особая прелесть кондиционирования воздуха. А если бы снаружи не стояла такая жара, то и прелести в кондиционированной прохладе сильно поубавилось бы. Ну, прохлада и
Вы читаете Кого ты выбрала, Принцесса?
