Сумеречное вино[1]
Лучшее вино, что я пил, было за чужой счёт
— Диоген Циник, 380 до Р.Х.
ХОТЕЛ бы я тоже быть циником.
Я возвращался на своём потрёпанном старом корабле в Микенос в одиночку; прочий экипаж уволился в Санторине. Кок сошёл еще раньше. К счастью, был уже конец чартерного сезона.
Команда состояла из студента из Индианы. Степень в животноводстве, сказал он мне. Взял академический отпуск на год, посмотреть мир, перед получением своего диплома по передовым методам улучшения породы.
Так или иначе, он сказал, что больше не может выносить это. Я спросил его, что именно «это».
— Ты неприятный, Брэдли, — сказал он мне, с непристойным удовлетворением на своём юном, пышущим здоровьем лице. — Ты слишком высокого мнения о себе. Может быть, когда-то ты представлял собой нечто большее, чем кусок дерьма. Когда-то давным-давно, прежде чем залил себе зенки до растительного царства, хотя я никогда не слышал об этих книгах, которые, как ты утверждаешь, написал. Но сейчас ты просто толстый старый пьяница, играющий в капитана Блая.[2] — Он покачал головой. — Кто пьёт до дна — до дна спивается, знаешь это? И видел ли я когда-нибудь тебя без стакана в руки?
Я осторожно поставил свой стакан на столик кокпита. Но не встал. Я видел в его глазах желание схватки со мной, и он был большим, сильным племенным бычком.
— Просто заплати мне, — сказал он.
Я засмеялся; с усилием, надо признаться. Но затем его рука дернулась к рукоятке лебедки, которая лежала на столе, и я испугался. Трудно быть принципиальным трусом, хотя мужчина должен попробовать.
Так что я заплатил ему, и в сумерках он без оглядки ушел на пристань. Вдали перед ним вырастала стена кальдеры, усеянная тысячами ржаво-красных цветов. Вверху цеплялась за склоны обжитая призраками Тира[3]. Где, вероятно, всё еще отрывается Байрон, танцуя каждую ночь в «Жёлтом Осле» с туристами. В маскировке.
Простите. Я не могу видеть вещи таким глупым, мелодраматичным образом; я тренированный наблюдатель. Это мой крест.
Во всяком случае, я не верю, что такой уж тиран. Капитан первый после Бога, вот и всё. Это важно для поддержания дисциплины на борту парусника. На корабле не может быть демократии. Только детишки не понимают, что на море кавалерия не подойдет в нужный момент. Это для вас же, чтобы спасти ваши собственные задницы.
Нет, нет. Я думаю, мальчишка просто встретил одну из этих обкуренных молодых шведок из отеля «Атлантис». Не могу сказать, что виню его, если это так. Эти девушки… они такая же часть острова, как и разрушенные храмы, и крутые холмы, везде их яркие светлые головёнки сияют в ослепляющем греческом великолепии. Стройные загорелые ножки, упругие северные грудки, хорошие скулы, большие голубые глаза. Удивительно доверчивые — или, может быть, их просто не волнует, если ты лежишь на них, потому что им возвращаться домой на следующей неделе. Трудно сопротивляться, когда ты молод и глуп.
Черт, я был намного старше и умнее, чем этот задиристый бычок, когда сам сбежал из такого чарующего плена и зарёкся в него возвращаться.
Так что я веду «Олимпию» назад один. Да и без проблем. Она сладкая старая ведьма. Прямо сейчас мы неплохо бежим по волнам под стакселем и бизанью, грот спущен и надёжно закреплён.
Поднявшийся ночной ветер устойчиво дует в правый борт, обещая скорейшее возвращение домой. Так что я не должен жаловаться… но ветер немного беспокоит меня. В прогнозе погоды пирейской радиостанции ничего не говорилось о таком резвом бризе сегодня ночью. Ну, они часто ошибаются. Маленький чокнутый смерч с прилагающейся бурей совершенно непредсказуемо возникает из ничего, обрушивается на скалы и островки, и бесследно исчезает на следующий день, растворившись в лучах белого солнца Эгейского моря. Метеорологический пинбол.
И иногда эти ветра-призраки могут быть злыми, спросите Одиссея.
Во всяком случае, я несколько обеспокоен. Кстати, подошло время следующего узо[4]. Я выудил бутылку из стойки под столом на кокпите и наполнил стакан наполовину. Если экономно потягивать, и ход корабля останется таким же ладным, выпивки как раз хватит до полуночи.
Я люблю этот стол; воплощение одной из моих умнейших идей. Дешевые греческие вина частенько хороши, но потряси их немного, и они превращаются в уксус за ночь. Оригинальный стол был на карданной подвеске, с коробкой, наполненной свинцовыми шариками, для противовеса. Я вытряхнул свинец и сколотил ящички для дюжины бутылок, и теперь моё вино не портится достаточно долго, чтобы я успел его выпить. Вот что действительно важно.
Ахиллес-флюгер управляет нами, делая это лучше меня, даже если бы я был трезв. Я называю эту хитроумную штуку Ахиллесом, потому что заменил оригинальный белый парус автопилота броской розово- желтой тканью, выкрашенной в стиле «узелковый батик»[5]. Я раздобыл её на Крите у дряхлого бичующего хиппи. Ахиллес ведь был немного трансвеститом[6]. Я всегда объясняю эту маленькую шутку фрахтователям, и они постоянно вначале вежливо улыбаются, а затем их действительно разбирает смех того сорта, каким люди смеются над придурками. Может, я плохо рассказываю анекдоты, или, быть может, юмор не моя сильная сторона? Иногда я описываю им, как моя бывшая жена называла меня Ахиллом, потому что, говорила она, «я ранимый мошенник»[7]. Они не спорят с этим, как правило, хотя мне хотелось бы другой реакции.
Ладно, кого это волнует? Не меня. Этот ветер… он набирает силу понемногу. Теперь я слышу ритмичный шипящий шелест накатывающих волн. Темнота слишком плотная, чтобы что-нибудь разглядеть, но это хорошо. Если бы я видел волны, то мог бы и испугаться.
«Олимпию» встряхивает на морских горках, и я расплёскиваю свой стакан с выпивкой. Ругаюсь, неслышимый ни для кого, кроме призраков, и приготавливаюсь налить другой.
Но затем некоторые остатки осторожности останавливают меня, и я соглашаюсь на стакан рецины[8]. Никогда не любил это вино. На мой вкус оно отдаёт растворителем, так что я пью его каждый раз, когда не хочу слишком быстро напиться. Будь здесь мои друзья, они бы посмеялись над логикой такой тактики, но что в ней неверно?
Так или иначе, это работает; вот мой девиз.
Лучшие из моих друзей иногда говорили со мной о пьянстве. Им казалось, что существует такая вещь, как «завязка». Я не понимаю, что это такое. Конечно, я пьян. Я это знаю. Но человечества восторжествовало благодаря своей адаптивности. Я приспособился к прохождению ядовитых молекул по моим мозгам — прекращение этого процесса убьёт меня так же верно, как если бы я решил повернуть эволюцию вспять и попытался дышать под водой. У меня произошла необратимая адаптация. Может быть, это правда, что таким образом медленно убиваю себя; не могу сказать. Где-то у меня есть маленькая коллекция статей, вырезанных из американских журналов. В них говорится о людях, потерявших большую часть мозга, удаленного в результате пулевого ранения, аварии за рулём или раковой опухоли.
И они выздоровели, ведут нормальную жизнь. Никто об этом не догадывается, если только они сами не проговариваются. Я показывал эти статьи друзьям, и смеялся, наливая очередной стакан.
У меня давненько не было повода просмотреть эти вырезки, но я уверен, что они все ещё где-то на борту.
Мелкие брызги орошают палубу, оставляя на моих губах вкус соли. Звук бушующих волн уже больше походит на грохот. Я по-прежнему считаю, что это просто немного заблудившийся сирокко, несущий пыль и призраков из Северной Африки.
