Бензиновая дорожка получилась довольно короткой. Метра четыре, может, чуть больше. Отставляю пустую канистру подальше, достаю коробок и стараюсь выцарапать одну спичку из коробка. Пальцы разбиты в кровь и мелко дрожат. Это не от страха. Просто я очень устал. Особенно руки. От неловкого движения коробок разваливается на части и спички высыпаются на камни. Подбираю первую попавшуюся, чиркаю и подношу к бензиновой дорожке. Голубые язычки заиграли на земле и устремились к вездеходу. В несколько прыжков достигаю скалы и уже примериваюсь, как ловчее нырнуть за нее, но тугой горячий воздух бьет в спину, и я проваливаюсь в темноту…
— Тише там! Кажется, уснул.
Где-то плеснула вода, звякнула крышка, часто захоркал олень. Открываю глаза и вижу бабку Домну. Она сидит рядом и дремлет. Нет, это она прислушивается. Увидела, что я пришел в себя, улыбнулась:
— Дорова, мужик! Выспался? Только стонать перестал и проснулся. Лежи, лежи! У тебя все хорошо. Шишка на голове, и кожу рассекло, а так все хорошо.
— А где наши? Ну, пастухи где?
— Здесь все. Где им быть? Николай за водой ушел, а Сергей с Иваном у стада. Старики к перевалу поехали посмотреть, не горит ли что? Огонь давно потушили, а оно может само вспыхнуть.
Голова у меня шумит и все плывет перед глазами, но особой боли не чувствую. Мне кажется, даже могу встать. Вынимаю руки из-под одеяла, шевелю разбитыми пальцами и спрашиваю:
— Федора Федоровича, ну, который Святой, поймали?
— Всех поймали. Милиция на вертолете прилетела. Все фотографировали, писали, потом улетели. Василия тоже увезли.
В палатке посветлело. Это пришел Коля и поднял полог. Он сел возле меня, коснулся шершавыми пальцами лба:
— Болит?
— Не очень. Только плывет все перед глазами. Они твоих оленей убили и Дичка тоже.
— Нет, Дичка там не было, — сказал Коля. — Не было там твоего Дичка. Мы с Павликом еще утром отпустили его к буюнам. Возле наледи целое стадо держится. Они его сразу приняли. Нельзя дикому оленю жить вместе с домашними. Возвращаемся от наледи, а здесь Сергей. Говорит, снова Святой оленей стреляет. Две важенки прибежали в крови. Дорога здесь одна — мимо Горелых озер. Мы его там и ждали, а он через перевал решил удрать.
Пытаясь получше рассмотреть скрытое в сумерках лицо Коли, чуть приподнимаюсь и спрашиваю, что мне будет за вездеход.
— Ничего не будет, — уверенно говорит Коля. — Спасибо от пастухов будет. Он у них давно списанный. Специально только на это и держали. Так что не переживай. Я же говорю, все спасибо скажут. Рогач, который у тебя ружье забрал, говорил, что он перед тобою в долгу. Хотел тебя в поселок отправить, а бабка Домна не дала. Пусть, говорит, здесь лежит. Мы с Сергеем уже возле речки были, когда загорелось. Пламя с баков метров на десять вверх ударило, а тент нашли у самого гнилища. Сначала думали, оно там как-то само получилось, спички рассыпанные увидели и догадались. Ты ничего не думай. Лежи и спи. Утром снова вертолет будет.
Коля посидел еще немного и ушел. Бабка Домна напоила меня каким-то отваром, поправила лежащий под головой спальник и, прислонившись к ящику библиотеки, задремала.
Я слышал, как приехавшие от перевала пастухи распрягали оленей, как Павлик отчитывал опять провинившегося одноглазого пса Нельсона. Наконец все стихло. Только изредка поскуливал посаженный на цепь пес да где-то в зарослях ивняка звенел колокольчик верхового оленя-учика.
Придерживаясь за шест-перекладину, я выбрался из палатки. Над тайгой плыла быстротечная июньская ночь. Закат еще не успел догореть, и на небосводе мерцала одна-единственная звездочка. А за перевалом, в том месте, где белеет широкая наледь и струится горная река Буюнда, уже рождался новый день.
