Ханна

name='2Arial'>—

грохочет громкий, усиливающийся голос.

В комнате с грязными матрацами и диваном есть небольшое окно на уровне земли, находящееся под потолком, и люди столпились около него, крича друг на друга, нащупывая щеколду или способ открыть его. Какой-то парень пружинит на диване и со всей силы ударяет локтем в окно. Оно разбивается. Он встает на подлокотник дивана, подтягивается и выбирается наружу. Теперь люди начинают драться, чтобы выбраться отсюда таким же способом. Люди толкают друг друга, царапаются, дерутся, чтобы стать первым.

Я оглядываюсь. Регуляторы приближаются, их головы возвышаются над остальной толпой, как угрюмые лица моряков, борющихся со штормом. Я ни за что не смогу выбраться отсюда вовремя.

Я борюсь с потоком тел, решительно направляющихся к окну и желающих выйти наружу, и несусь в следующую комнату. Это та комната, в которой я была со Стивом и спрашивала, любит ли он меня всего пять минут назад, хотя это уже выглядит как сон из другой жизни. Здесь нет ни окон, ни дверей, ни выхода.

Спрятаться. Единственное, что можно сделать. Спрятаться и надеяться, что здесь слишком много людей, чтобы найти каждого по запаху. Я быстро пробираюсь через огромную кучу обломков, наваленную у одной стены, поломанные кресла, столы и старую ободранную обивку.

—

Сюда, сюда.

Голос регулятора звучит достаточно громко и близко, чтобы его можно было услышать в хаосе других звуков. Я спотыкаюсь, задевая голенью кусок ржавого металла. Острая боль заставляет мои глаза заслезиться. Я замедляюсь в промежутке между стеной и кучей хлама и медленно устанавливаю кусок металла так, что он скрывает меня из виду.

Теперь ничего не остается, как ждать, слушать и молиться.

Каждая минута похожа на час агонии. Больше, чем чего-либо, я хочу заткнуть уши и заглушить ужасный саундтрек, который раздается вокруг: крики, удары дубинок, лай и рычание собак. А также мольбы людей, когда их уводят в наручниках: «Пожалуйста, вы не понимаете, пожалуйста, отпустите меня, это ошибка, я не хотел…». Кошмарная песня застряла на бесконечном повторении, вновь и вновь.

Вдруг я начинаю думать о Лине, лежащей в безопасности где-нибудь в своей кровати, мое горло сжимается, и я понимаю, что плачу. Я была такой глупой. Она была права насчет всего. Это не игра. Оно того не стоило: жаркие, потные ночи, поцелуи Стива, танцы

—

все это ничего не стоило. Бессмыслица.

Единственное, что имеет значение,

—

это собаки, регуляторы, пистолеты. Это и есть правда. Согнувшись, прячась, с болью в шее, спине и плечах. Это реальность.

Я зажмуриваю глаза. Извини меня, Лина. Ты была права. Я представляю, как она судорожно переворачивается во сне, пинает пяткой одеяло. Эта мысль успокаивает меня. По крайней мере, она в безопасности, далеко отсюда.

Время тянется, оно широко открыто, как рот, затягивающее меня в длинное, узкое темное горло. Несмотря на то, что в подвале, градусов 30, я не могу перестать дрожать. Как только звуки рейда наконец начинают стихать, я беспокоюсь, что стук моих зубов выдаст меня. Я понятия не имею, сколько сейчас времени, или как долго я просидела, согнувшись около стены. Я больше не чувствую боль в спине и плечах; все мое тело кажется невесомым, вышедшем из-под моего контроля.

Наконец, все замолкает. Я осторожно выглядываю из моего укрытия, едва набираясь смелости дышать. Ни единого движения. Регуляторы ушли, и они, должно быть, поймали или выгнали отсюда всех, кто был здесь. Темнота

—

непроницаемый, душный покров. Я все еще не хочу рисковать и подниматься по лестнице, но теперь, когда я свободна, движение, необходимость выбраться отсюда, покинуть этот дом, растет во мне, как паника. Крик давит на горло, и попытка сглотнуть причиняет боль моему горлу.

Я двигаюсь в комнату с диваном. Высоко в стене явно различимо окно; за ним слабо сверкает блеск росы в свете луны. Мои руки трясутся. Мне с трудом удается подтянуться, пачкая грязью лицо, вдыхая запах поросли, все еще стараясь не закричать или не разрыдаться.

И, наконец, я на улице. Небо блестит четкими звездами, бескрайнее и безразличное. Луна, высокая и круглая, заливает деревья серебром.

Трава усыпана телами.

Я бегу.

Глава 5

На утро после рейда я просыпаюсь от сообщения Лины.

—

Ханна, перезвони мне. Я сегодня работаю. Ты не могла бы заскочить ко мне в магазин?

Я прослушиваю сообщение дважды, а потом и в третий раз, пытаясь понять ее тон. В ее голосе не было обычного распева, ни одной поддразнивающей нотки. Я не могу сказать, зла ли она или расстроена, или просто раздражена.

Я оделась и уже на пути в 'Стоп-н-Сэйв', прежде чем это осознать, приняла решение увидеть ее. Я все еще чувствую, как огромная глыба льда застряла внутри меня, в самом центре, заставляя чувствовать себя беспомощной и неуклюжей. Каким-то чудесным образом мне удалось заснуть, когда я наконец-то дошла до дома, но мои сны были наполнены криками и собаками, истекающими кровью.

Глупо: Это то, чем я была. Ребенком, охотником за сказкой. Лина была права с самого начала. В памяти вспыхнуло лицо Стива

—

скучное, невозмутимое, в ожидании окончания моей истерики,

—

его шелковый голос, как нежелательное прикосновение: 'Не расстраивайся. Ты такая красивая'.

На ум приходит строчка из «Книги Тссс»: 'Любви не существует, только расстройство'.

Все это время мои глаза были закрыты. Лина была права. Лина поймет

—

ей придется, даже если она все еще злится на меня.

Я замедляю велосипед, проезжая магазин дяди Лины, где она работает по сменам на протяжении всего лета. Я не замечаю никого кроме Джеда, вернее, огромной глыбы, которая с трудом может связать предложение, чтобы спросить вас, хотели бы вы купить содовую за доллар. Лина всегда предполагала, что он стал таким после исцеления. Возможно, она права. Или, может быть, он просто таким родился.

Я обхожу магазинчик по узкой дорожке, рядом с которой стоят мусорные контейнеры, пахнущие тошнотворной сладостью, как старый, гнилой мусор. На другой стороне дома находится голубая дверь, ведущая на склад 'Стоп-н-Сэйв'. Я не могу вспомнить, сколько раз я приходила сюда, когда Лина должна была делать инвентаризацию, но мы вместо этого ели украденные чипсы и слушали переносное радио, которое я брала с собой из дома. На секунду меня пронзает острая боль ниже ребер, и я хочу вернуть все назад, чтобы не было этого лета, подпольных вечеринок и Анжелики. Все это было так давно, еще до того, как я начала думать только об амор делириа нервоза, «Книге Тссс» или родителях.

Я была счастлива.

Я поставила велосипед у мусорного контейнера и тихо постучала. Почти сразу слышится скрип открывающейся двери.

Лина застывает, увидев меня. Ее рот слегка приоткрыт. Я хочу вспомнить, что же я хотела ей сказать утром, но сейчас, удивленная ее шоком, я не могу выдавить из себя ни слова. Она просила меня прийти сюда, но сейчас ведет себя так, словно мы никогда не встречались.

Я спрашиваю ее:

—

Ты меня впустишь или как?

—

О, прости. Да, заходи,

—

говорит она, словно пробудившись ото сна. Могу сказать, что она так же волнуется, как и я. Есть что-то нервное, прыгающее в ее движениях. Когда я зашла на склад, она практически хлопает дверью за моей спиной.

—

Как тут жарко.

Я немного жду, пытаясь вспомнить то, что хотела ей сказать. Я ошибалась. Прости меня. Ты всегда была права. Эти слова сматываются в моем горле, как наэлектризованные провода, и я не могу их