приоткрытой, уверенная в том, что мне это показалось.
Но потом я слышу, как мама произносит:
—
Ну, мы никогда не хотели причинять Лине боль из-за её семьи. Одно или два плохих яблока… —
Одно или два плохих яблока могут значить, что все дерево прогнило, —
деловито заявляет миссис Харгров. Я чувствую прилив гнева и тревоги
—
они говорят о Лине. На секунду я представляю, как открываю дверь на кухню с удара ногой, прямо в самодовольную физиономию миссис Харгров. —
Она милая девушка, —
настаивает мама. —
Она и Ханна в детстве были неразлучны. —
Вы гораздо более лояльны, чем я, —
говорит миссис Харгров. Она произносит слово 'лояльны' таким тоном, будто подразумевает 'глупы'. —
Я бы никогда не позволила своему сыну общаться с теми, чья семья такая... Испорченная. Против природы не пойдешь, не так ли? —
Заболевание не передается по наследству, —
мягко произносит мама. Меня охватывает сильное желание дотянуться до нее сквозь деревянные стены и обнять ее. —
Эта идея появилась весьма недавно. —
Старые идеи базируются на фактах, —
сухо замечает миссис Харгров. —
Кроме того, мы не знаем всех обстоятельств, не так ли? Почти наверняка общение с Линой с такого раннего возраста... —
Разумеется, разумеется, —
быстро поправляется мама. По ее голосу я слышу, что она пытается угодить миссис Харгров. —
Это все очень сложно, я понимаю. Гарольд и я всегда настаивали на естественном развитии вещей. Мы думали, что настанет момент, когда девочки просто перестанут общаться и отдалятся друг от друга. Они слишком разные —
словно из разных миров. Я очень удивлена, что их дружба оказалась такой крепкой. Мама замолкает. Я чувствую резкую боль в груди, словно меня окунули в ледяную воду.
—
Но, в конце концов, мы, похоже, были правы, —
вновь заговорила мама. —
Они почти не разговаривали летом. В итоге, все именно так и произошло. —
Ну и славно. Прежде чем я могу пошевелиться или хоть как-то среагировать, дверь кухни открывается, и меня застают на месте, парализованную, стоящую прямо перед дверью.
Мама едва слышно вскрикивает, но миссис Харгров, кажется, все равно.
—
Хана! —
улыбается она мне. —
Как ты вовремя! Мы как раз хотели подавать десерт. Дома, закрывшись в своей комнате, я впервые за вечер могу нормально вздохнуть.
Я пододвигаю стул к окну. Если прижаться лицом к стеклу, я могу разглядеть дом Анжелики Марстон. В окнах ее комнаты не горит свет, и я чувствую разочарование. Мне нужно занять себя хоть чем-нибудь. Под кожей словно бегут электрические заряды, мне нужно выбраться отсюда, нужно двигаться.
Я встаю, хожу кругами по комнате, беру телефон с кровати. Уже поздно
—
одиннадцать часов давно прошли —
но в какой-то момент я хочу позвонить Лине. Мы не разговариваем уже восемь дней, с той самой вечеринки на Роуринг Брук Фармс. Ее, должно быть, здорово напугали и музыка, и люди —
парни и девушки, неисцеленные, вместе. Она выглядела напуганной. Смотрела на меня так, будто я тоже заразилась. Я открываю мобильник, набираю первые три цифры ее номера. Затем захлопываю телефон обратно. Я оставляла ей сообщения, два или три, но она не перезванивала.
Да и она уже, наверно, спит, так что я могу разбудить ее тетушку Кэрол, которая может подумать, что что-то случилось. И я не могу сказать Лине о Стиве Хилте
—
я не хочу напугать ее еще больше, и она может просто сдать меня. Я не могу рассказать ей, как я себя чувствую, что моя жизнь захлопывается вокруг меня, словно я иду по сужающемуся туннелю. Она скажет мне, что я должна быть благодарна за свои оценки, что я должна понимать, как мне повезло. Я бросаю телефон на кровать. И почти в тот же момент он жужжит
—
новое сообщение. Я чувствую, как сердце начинает учащенно биться. Мало у кого есть мой номер —
да что там, мало у кого есть мобильники. Я хватаю телефон и открываю его. Пальцы дрожат от электричества в крови. Я знала. Сообщение от Анжелики.
Не могу спать. Снятся странные кошмары
—
я была ну углу Вашингтон и Оук, и пятнадцать кроликов пытались уломать меня присоединиться к чайной вечеринке. Скорее бы уже Исцеление! Все наши сообщения должны быть зашифрованы, но взломать этот код было легко.
Встреча на пересечении Вашингтон и Оук. Через пятнадцать минут.
Мы идем на вечеринку.
Чтобы добраться до холмов, я еду по полуострову. Я избегаю улицу св. Джона, даже не потому что она ведет прямо к конгрессу. Пять лет назад там была вспышка deliria: четыре семьи были под воздействием, четырех принудили к преждевременному лечению. С тех пор, вся улица запятнана, и там всегда дежурят регуляторы и патрули.
Зуд под моей кожей усилился, силы покидают мои ноги, руки, пальцы. Я едва могу быстро крутить педали. Мне приходится заставлять себя давить на них. Мне нужно оставаться бдительной и внимательной, на случай если рядом регуляторы. Если меня поймают после комендантского часа, то придется отвечать на множество вопросов, а мое последнее лето со мной настоящей, последнее лето свободы, сократится наполовину.
Меня кинут в лаборатории уже к концу недели.
К счастью, я добираюсь до холмов без происшествий. Я сбавляю скорость, искоса замечая дорожные знаки, мимо которых проезжаю, пытаясь разобрать буквы в темноте. Холмы
—
это беспорядок разных дорог, которые я никогда не могла запомнить. Я проезжаю улицы Брукс и Стивенс; проспекты Танглвайлд и Крествью и потом круг Крествью. Хотя бы луна полная и плывет почти прямо надо мной. Кажется, что кто-то смотрит на нас с луны, подмигивая и ухмыляясь; у луны есть секреты. Я подъезжаю к Оак-стрит. Даже не смотря на то, что я еле еду, мое сердце бешено бьется, и я чувствую, как оно вырывается наружу, словно пытаясь что-то сказать. Я всю ночь пыталась не думать о Стиве, но сейчас, когда я все ближе, я не могу противиться мыслям о нем. Возможно, он будет здесь сегодня. Возможно. Мысли о нем, врываются в мое сознание. Я не могу сдержать их.
Я слезаю с велосипеда, инстинктивно ощупываю задний карман и чувствую там записку, которую я носила с собой повсюду последние две недели, с тех пор, как нашла ее аккуратно сложенную в кармашке моей пляжной сумки.
«Мне нравится твоя улыбка. Хочу узнать тебя. Занятия сегодня, науки о земле. У тебя мистер Реблинг, да?
Ш.»
Мы со Стивом виделись на нескольких подпольных вечеринках ранее этим летом, однажды почти поговорили, после того как я налетела на него и расплескала немного содовой ему на обувь. Потом, в течение дня, мы пересекались с ним на улице, на восточном побережье. Мы всегда встречались глазами,
