Ханна

наматывая на палец телефонный провод и иногда хмыкая в ответ. Я знаю, что она говорит с Минни Филлипс, которая работает в отделе регистрации, а ее муж

—

полицейский, поэтому они оба знают все, что происходит в Портленде.

Ну, почти все.

Я вспоминаю, как переплетались тела неисцеленных в темной комнате прошлой ночью

—

все они касались друг друга, что-то шептали и дышали одним воздухом

—

и чувствую прилив гордости.

—

Доброе утро, Ханна,

—

произносит отец, оторвав взгляд от экрана телевизора.

—

Доброе утро,

—

я осторожно сажусь на стул, поворачиваясь к нему левым боком, и насыпаю хлопьев себе в тарелку.

Дональд Сегал, министр информации, дает интервью на телевидении.

—

Истории о сопротивлении сильно преувеличены,

—

спокойно говорит он.

—

Но тем не менее мэр принял во внимание волнения общества... будут предприняты новые меры...

—

Невероятно,

—

мама вешает трубку телефона. Она берет пульт и выключает звук у телевизора.

—

Вы знаете, что мне только что рассказала Минни?

Я борюсь с желанием улыбнуться. Я знаю что. Об исцеленных людях можно сказать, что они предсказуемы. И это предположительно является одним из преимуществ процедуры.

Но мама продолжает, не дожидаясь ответа:

—

Был один инцидент. Четырнадцатилетняя девочка и парень из CPHS. Утром их поймали, когда они пробирались по улицам. Это была одна из дочек Стерлингов. Младшая, Сара,

—

мама смотрит на папу в ожидании, но он ничего не говорит, и она продолжает.

—

Помнишь Колина Стерлинга и его жену? Мы обедали с ними у Спитанисов в марте.

Мой папа что-то пробормочет.

—

Это так ужасно для се...

—

Мама резко останавливается, поворачиваясь ко мне.

—

Ханна, все в порядке?

—

Мне... мне кажется, что хлопья попали не в то горло,

—

я задыхаюсь. Я встаю и тянусь за стаканом воды. Мои пальцы дрожат.

Сара Стерлинг. Должно быть, ее поймали на обратном пути домой, и вторая моя эгоистичная мысль, слава Богу, это была не я. Я пью воду долго и медленно, желая, чтобы мое сердце успокоилось. Я хочу спросить, что произошло с Сарой, но я не могу доверять себе, может случиться, что я скажу что-то лишнее. Кроме того, у всех таких историй одинаковый конец.

—

Ее, конечно же, вылечат,

—

заканчивает мама, словно читая мои мысли.

—

Она слишком молода,

—

выпаливаю я.

—

Вдруг что-нибудь пойдет не так?

Мама спокойно поворачивается ко мне.

—

Если ты достаточно взрослый, чтобы заразиться, то ты и достаточно взрослый, чтобы быть исцеленным,

—

произносит она.

Мой папа смеется.

—

Скоро ты будешь волонтером для СНДА. Почему бы не оперировать детей тоже?

—

Почему бы и нет?

—

мама пожимает плечами.

Я встаю, держась за край кухонного стола, темнота охватывает мою голову, затуманивая взгляд. Мой папа берет пульт и снова включает звук. Теперь отец Фреда, мэр Харгров, на экране.

—

Я повторяю, нет никакой опасности от, так называемого, 'сопротивления' или опасности существенного распространения болезни,

—

произносит он. Я быстро выхожу из кухни. Мама говорит мне что-то, но я слишком сосредоточена на голосе Харгрова

—

'Мы объявляем политику нулевой терпимости к инакомыслию и нарушениям, которая сейчас необходима как никогда'

—

и не слышу что именно. Я перепрыгиваю через ступеньку, когда поднимаюсь к себе, и закрываю дверь комнаты, желая больше, чем когда-либо, запереть ее на замок.

Но уединение порождает секретность, которая в свою очередь ведет к болезни.

Мои ладони становятся влажными, когда я достаю телефон, чтобы позвонить Анжелике. Мне необходимо с кем-нибудь поговорить, мне нужна Анжелика, мне нужно, чтобы она сказала, что все хорошо, что мы в безопасности и что никто не узнает о подпольных вечеринках, но нам надо будет быть осторожными, придется пользоваться шифром. Все телефоны города периодически проверяются и записываются.

Телефон Анжелики перенаправляет в голосовую почту. Я набираю номер телефона ее дома, но слышу одни гудки. Меня охватывает паника: на секунду я беспокоюсь, не поймали ли и ее тоже. Может, уже сейчас ее тащат к лабораториям, чтобы сделать операцию.

Но нет. Она живет недалеко от меня, если бы это случилось, я бы уже узнала об этом.

Внезапно меня охватывает желание увидеть Лину. Мне нужно поговорить с ней, рассказать ей все, в том числе о Фреде Харгрове, с которым я уже познакомилась и встретилась, о маниакальном желании его матери выполоть все сорняки, о Стиве Хилте, о поцелуе Дьявола и о Саре Стерлинг. Она утешит меня. Она знает, что нужно делать и что нужно чувствовать.

На этот раз я спускаюсь по лестнице на цыпочках: не хочу, чтобы меня спрашивали родители, куда я направляюсь. Я иду в гараж за своим велосипедом, который я спрятала там вчера ночью. На левую ручку велосипеда надета фиолетовая резинка для волос. У нас с Линой одинаковые велосипеды, и чтобы не путать их, мы стали пользоваться резинками. После нашей ссоры я сняла свою и сунула в нижний ящик для носков. Но рулю стало грустно, поэтому я вернула резинку на место.

Еще только одиннадцать, а воздух уже наполнен мерцающим, влажным жаром. Кажется, что даже чайки стали медленнее двигаться: они дрейфуют по безоблачному небу, практически не двигаясь, словно они плавают в синей жидкости. Когда я выезжаю из Вест-Энда с его кронами старых дубов и тихими тенистыми улочками, становится совсем невыносимо, солнце почти в зените и не щадит никого, словно большая стеклянная линза направлена на Портленд.

Я проезжаю мимо Губернатора, старой статуи, которая стоит посреди мощеной площади возле университета Портленда, где осенью будет заниматься Лина. Мы привыкли вместе регулярно бегать мимо статуи Губернатора и любили подпрыгивать и хлопать его по протянутой руке.

Одновременно с прыжком я всегда загадывала желание, и теперь, хотя я и не останавливаюсь, чтобы хлопнуть по его руке, я протягиваю руку и едва касаюсь пальцем основания статуи, на удачу, проезжая мимо. Я думаю, что же загадать, но на ум ничего не приходит. Я не знаю точно, чего хочу: быть в безопасности или нет, чтобы вещи менялись или оставались теми же.

Поездка к дому Лины занимает больше времени, чем обычно. Внизу Когресс-стрит сломался мусоровоз, и полиция перенаправляет людей к Каштану и в круговую, на Камберленд. К тому времени, когда я достигаю улицы Лины, я потею и останавливаюсь, пока всё еще в нескольких кварталах от её дома, чтобы попить из фонтана и промокнуть лицо. Рядом с фонтаном автобусная остановка с предупреждающим знаком ограничения комендантского часа: 'С ВОСКРЕСЕНЬЯ ПО ЧЕТВЕРГ

—

9 ВЕЧЕРА; В СУББОТУ И ВОСКРЕСЕНЬЕ

—

9.30 ВЕЧЕРА'; так как я иду, чтобы привязать мой велосипед, я замечаю, что грязные стёкла зоны ожидания обклеены листовками. Все они одинаковые, с вершинами Портленда над черной полужирной надписью:

Безопасность одного

—

обязанность всех.

Смотрите в оба, держите ухо востро.