Дома меня ждет ответная телеграмма: 'Приезжай во Фраскати на виллу Альдобран-дини. — Филька'.
Рыженький циник жив! Уже не так лоснится шелковая шерстка, тонкая вольтеровская мордочка поседела, потускнели усталые глаза. Но она узнала меня, и мы опять приятели.
Аллеями акаций в маленьком двухколесном экипаже подымаемся над Фраскати. Вдали — Монте- Каво; оттуда чудесный вид на озера Альбано и Рэми — в кратерах вулканов.
Однажды на самую поверхность Нэми выплыла огромная рыба, а с неба бросился на нее ястреб и вцепился когтями. Они долго боролись, и вода вокруг кипела. Два раза ястребу удалось поднять ее над водой, но она больно ударяла его хвостом. Два раза озерное чудище погружало ястреба в воду, но не могло преодолеть сопротивленья крыльев. И все же вода победила воздух: в третий раз погрузился ястреб и больше не выплыл; но когтей не выпустил.
Монте-Каво мне слишком памятна. В сложную и трудную минуту жизни я приехал сюда из Рима и бродил здесь три дня, ни с кем не видясь. Нужно было решить. На третий день я решился на шаг, который должен был изменить всю мою жизнь. Шаг был сделан, как ни велик был риск. А жизнь… жизнь ни в чем не переменилась…
С тех пор мне как-то совестно смотреть на Монте-Каво. Не следовало злоупотреблять ее красотой ради мелкой обывательщины. Я пытался на ее вершине построить воздушный замок; а на проверку — лишь переменил комнату в отеле у ее подножия.
Сольдо
Прощанье с Римом. Вот рецепт прощанья, старый и испытанный: чтобы вернуться вновь.
Ранний ужин и долгая прогулка: последний взгляд с площадки Пинчо, от церкви Троицы над Scala Spagnola. с высоты Капитолия — на Форум. Последний стакан белого Фраскати. Когда шум улиц начнет замирать — идите переулками к фонтану Треви.
Холодны вокруг него, ниже уровня площади, скамьи из травертина. Его мраморные фигуры вырастают из высокого здания. Ни гармоничнее, ни красивее нет фонтана на земле — даже в том же Риме.
Смотрите, как рябит вода в бассейне, смотрите, на сколько струй и каскадов разбита река, вырывающаяся из извилин мрамора, вспоминайте краткие дни в Риме, мечтайте вернуться. Вздыхайте — это здесь так уместно и так естественно. Встаньте, выньте старую приготовленную монету в одно сольдо и закиньте ее в бассейн, подальше, под струи. И трижды, зачерпнув рукой, отпейте лучшей, и чистейшей, и вкуснейшей воды. С чувством и набожностью причастника, с верою, с благоговением и внутренней молитвой.
Чтобы вернуться вновь!
Бог Нептун позаботится об этом. Он будет трезубцем волновать моря и реки, которыми вы плаваете, и гнать вашу лодку к устью Тибра.
В гул улиц, в шум собраний, в музыку, в пенье, в плач — будет отныне вплетаться мелодия падающей воды фонтана Треви. Что в силах человека — вы все сделаете, чтобы вернуться.
У меня был друг, страстный поклонник Италии, долгий житель Рима. Революция пригвоздила его к Москве. — но он всегда и везде мечтал о Риме.
Когда он уезжал из Рима, он пошел к фонтану Треви исполнить священный ритуал. Это было накануне отъезда его в Россию.
И случилось странное: фонтан Треви оказался безводным. Воду заперли для небольшого ремонта. Это случается раз в десять лет — вряд ли чаще.
И он не мог ни бросить сольдо, ни испить воды. Не знаю, дрогнуло ли в нем сердце. Но отсрочить отъезд было нельзя.
Наши общие друзья знают, о ком я говорю. Когда мы покинули Россию, он писал из Москвы отчаянные письма и жил только одной надеждой: собрать немного денег и еще раз побывать в Италии. Заработка не могло хватить: он не умел ни копить, ни быть экономным. Он пытался играть, чтобы выиграть только сумму, нужную на дорогу до Рима.
Но он забыл, что этого случиться не могло! Фонтан Треви недаром был безводным в день его отъезда!
Недавно в газетах был помещен некролог молодого критика искусства италофила М. X. Это был он. Его разбило автомобилем в Москве.
Прощаясь с Римом у фонтана Треви, мы вспомнили о нашем погибшем друге. Как мог он решиться уехать, когда Нептун так ясно предрекал ему судьбу!
Подсчет
Было неправильным — ехать в Рим, не изгладив из памяти Берлина и не залечив ран российских. Слишком рано! Слишком мало грело солнце, и тело еще не просолилось морской бодростью. Не потому ли Рим оказался чужим, хоть и по прежнему прекрасным?
Я снова в деревенском уединеньи. Одинокий дом в лощине, где весной весело журчит горный ручей, сейчас уже скудноводый. Пониже — мельница. Отсюда моря не видно, хотя слышен даже небольшой прибой. Проезжей дороги нет, мимо проходят только те, кто живут высоко в горах. Ночью прекрасный концерт лягушек, и крякающих и сладостно свистящих. Есть соловьи — но они плохи в Италии. В темноте вспыхивают таинственной сеткой лампочки летающих жучков. Здесь прохладно днем, изумительно вечером и немного жутко ночью.
Книги свалены в угол, бумага под книгами, чернила высохли. Собственно, мне нужно очень немногое: моя доля счастья; она нужна мне, чтобы вернуть жизнерадостность, без которой вообще жизнь не строится. Но случилось, что именно этот пустяк куда-то затерялся. Прекрасная рамка готова, а картины нет. В противоположность любителям скорбеть мировой скорбью, я отлично знаю, что мне нужно и чего я заслуживаю; и именно этого маленького, простого и естественного и нет.
Почта приносит много писем. Тому, кто живет в Италии, все завидуют — и справедливо. Я — богач, купающийся в золоте. Горе мое только в том, что на все это золото я не могу купить себе того, что не покупается. Не могу или не умею. И я равнодушно смотрю на свое богатство.
В душную ночь ухожу на скалы. В прибрежном городке — храмовой праздник, и темнота ночи прорезывается дождем ракет. В этой любви к разноцветным огням есть что-то детское, умиляющее. На горах отвечают ракетами и взрывами петард. Потом все стихает, засыпает, и я, без сна, жду рассвета. Под утро — холодный ветерок. Наступает новый день, и число дней — считано. Их немного, и они однообразны.
Ave Maria
Счет дней окончен. Остающуюся неделю отдаю Флоренции. Она также входит в список святых мест, дорогих воспоминанию, которые нужно посетить.
Во Флоренции я был не менее десяти раз. И всегда с вокзала, отправив вещи в отель, — шел пешком на Piazza Signoria. За то ли, что и сейчас я верен себе, — но только случается чудо: Флоренция чарует прежним очарованьем.
Профиль башни Palazzo Vecchio четок и выразителен, как музыка. Арно унизан береговыми огнями. Лоджи — как опустевшая сцена мистерии. Нелепый Biancone, окруженный блестящей бронзой черных фигур, художественно ужасный, зверски-добродушный Геркулес, колоссальная кисть правой руки Давида, и
